Прегрешения богов - Лорел Гамильтон

— Чародей-сидхе мог бы нарисовать знаки всего лишь движением пальца и волей, но людям обычно нужно нечто более материальное. К примеру, наши последователи считали наши знаки власти татуировками, а потому перед битвой раскрашивали себя синей краской.

— Им это не помогало, — сказала Кармайкл.

— Помогало, пока мы обладали силой, — вздохнул Рис. — Но когда мы ее потеряли, только вредило — тем самым людям, кого мы должны были оберегать.

Вид у него был несчастный. Он и Дойл рассказывали мне, что случилось с их почитателями, когда сила покровителей уменьшилась настолько, что уже не могла их защищать.

— А найдется человек, который мог бы нарисовать эти символы? — спросила я. Сидя я чувствовала себя лучше.

— Одной лишь волей и словом — вряд ли.

— А чем тогда? — спросила Кармайкл.

— Телесными жидкостями, — ответил Джереми.

Все повернулись к нему.

— Если помните, я учился чародейству во времена славы сидхе. Когда нам в руки попадал образчик ваших чар, мы его копировали с помощью телесных жидкостей.

— На дереве нет видимых следов, а они остались бы, если использовать, допустим, кровь, — возразила Кармайкл.

— От слюны не останутся, — сказал Вилсон.

— Да, слюна подойдет, — кивнул Джереми. — Первым делом думают о крови или сперме, но слюна вполне подходит, это такой же телесный сок, как все прочие.

— Мы не брали соскоб с дерева, потому что опасались возможной реакции, — сказал Вилсон.

— Тот, кто это сделал, оставил вам образец своей ДНК, — улыбнулась я.

Мое недомогание уже прошло, я встала — и меня вывернуло прямо на пол криминалистической лаборатории.

Как только меня вытошнило, все прошло. Я долго извинялась, но в конце концов, пол — не вещественное доказательство и ничего ему не сделалось. Кармайкл дала мне мятную таблетку, и мы уехали. Повез нас Рис, договорившись оставить вторую машину до завтра. Кроме него, вести машину могла только я, а меня за руль пускать не хотели. Их можно понять.

Откинувшись на спинку сиденья, я сказала:

— Я думала, меня будет тошнить по утрам, а не по вечерам.

— У разных женщин бывает по-разному, — сказал Дойл с заднего сиденья.

— Ты знал таких, кого тошнило вечером? — спросила я.

— Да, — Ответил он коротко.

Я повернулась к Мраку — темному в темной машине, освещенной лишь мелькающими уличными огнями. Рядом с ним для пущего контраста сидел Холод. Баринтус сидел с другой стороны, старательно выдерживая расстояние между собой и Холодом.

— Кто это был? — спросила я.

— Моя жена, — ответил он и отвернулся к окну.

— Ты был женат?

— Да.

— А ребенок?

— И ребенок был.

— И что с ними стало?

— Умерли.

Я не знала, что сказать. Вдруг оказалось, что Дойл был женат, имел ребенка, потерял и его, и жену, а я ничего этого до сих пор не знала. Я повернулась и стала глядеть вперед, в машине повисло молчание.

— Тебе это небезразлично? — тихо спросил Дойл.

— Конечно, хотя… А кто из вас еще был женат и имел детей?

— Все, кроме Холода, пожалуй, — ответил Рис.

— Да нет, я тоже, — сказал Холод.

— Роза, — вспомнила я.

Он кивнул:

— Да.

— Но я не знала, что у вас был ребенок. Что с ним стало?

— Она умерла.

— Все они умерли, — повторил Дойл.

Из темноты на заднем сиденье прозвучал голос Баринтуса:

— Бессмертие и вечная молодость — не такое уж счастье, Мередит.

Я помолчала, задумавшись.

— Насколько я знаю, я старюсь лишь немного медленней, чем обычные люди. Я не обладаю ни бессмертием, ни вечной молодостью.

— Это было верно в твоем детстве, — возразил Баринтус. — Но ты тогда не обладала также ни рукой плоти, ни рукой крови.

— Как вы думаете, вы будете когда-нибудь, лет через сто, сидя в реактивном автомобиле, рассказывать нашим детям обо мне?

Никто не ответил, но Рис снял одну руку с руля и накрыл ею мою ладонь. Наверное, тут и впрямь нечего было ответить, или, может, ничего утешительного. Я вцепилась в ладонь Риса, и он не отнимал ее всю дорогу домой. Порой утешение приходит не со словами.

Я сбросила туфли, едва переступив порог, а потом мы разыграли избитый комедийный эпизод, когда все мужчины сразу пытаются помочь мне подняться по лестнице. Навстречу нам вышли из гостиной Джулиан и Гален; Гален очень встревожился при известии, что меня тошнило, но и он, и Джулиан едва удержались от смеха, когда услышали, что вытошнило меня прямо в криминалистической лаборатории.

Я на обоих глянула укоризненно, но потом обняла Джулиана — если он приехал, значит, задуманный ужин с Адамом не удался.

— Прости, что не смогла посидеть с тобой на диване перед телевизором.

Джулиан по-братски поцеловал меня в щеку:

— Ты отважно боролась с преступностью. Так и быть, я тебя прощаю.

Он шутил и улыбался искренне, но в карих глазах видна была тень.

Едва я сделала шаг, как Гален подхватил меня на руки.

— Я могу идти сама, — сказала я.

— Верю, но так они наконец перестанут спорить, кому тебя вести, и пойдут за нами. А пока ты будешь готовиться ко сну, мне есть о чем тебе рассказать. Джулиану тоже.

Говоря это, Гален уже шел к лестнице со всей скоростью, которую ему обеспечивали длинные ноги. Джулиана он позвал с собой, и тому пришлось поторопиться, чтобы не отстать.

Рис догнал нас первым, еще на лестнице, и объяснил на бегу:

— Дойл и Холод беседуют с Баринтусом. Мы с ним никогда в дружбе не были, так что я решил проводить тебя в кроватку.

Он ухмыльнулся, с намеком подняв бровь.

Конечно, я улыбнулась — этого он и добивался.

— Что еще у нас случилось? — спросила я у Галена.

Он добрался до верхней ступеньки и поцеловал меня в щеку.

— Новости не плохие, Мерри, но может быть, тебе не обязательно их выслушивать.

— Нет уж, говори, — потребовала я.

— Джулиан? — повернулся Гален к человеку.

— Джордан вышел из наркоза, повторяя снова и снова одну фразу: «Дюймовочка хочет вырасти». Но когда действие лекарств полностью закончилось, он не помнил, ни что она значит, ни что вообще ее говорил.