Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд

Гривен почувствовал себя обезоруженным — и вскоре он уже скармливал гонщику фрагменты истории Лили, тогда как тот, в свою очередь, делился с ним завтраком. Их разговор затянулся, незаметно перерос в совместный ужин, приправленный анекдотами из жизни киностудии и ее работников, и продолжался затем и в редкие свободные минуты, выпадавшие Элио в ходе его подготовки к старту в последний день июля.

Гривен, на свой осторожный лад, поддавался обаянию Чезале. У того была орлиная повадка красивого и самоуверенного мужчины, он не чурался радостей жизни и вовсе не собирался скрывать этого. Гривен, считавший себя человеком хладнокровным, а в известной мере, и малокровным, и завидовал Чезале, и смотрел на него сверху вниз как человек интеллекта на человека чувства.

Лишь одно ему было ясно. Как только студия позволит начать съемки, он потребует, чтобы Элио Чезале стал его техническим советником. Или даже участником киногонок. Помимо всего прочего, его укрепили в этом желании события в ходе второго Гран-при.

Чезале боролся борт-в-борт с Робером Бенуа, когда сперва «Бугатти», а потом «Деляжу», за рулем которого сидел Бенуа, пришлось остановиться на заправку. Как только один из них вырывался вперед (а лидерство часто менялось), толпа вскакивала на ноги и восторженно ревела. На прямых вперед вырывался «Деляж», но на поворотах Чезале удавалось с лихвой наверстать упущенное.

Затем раздался визг тормозов и все вокруг заволокло клубами пыли. Зазвучала сирена, и обслуживающий персонал бросился на место аварии. Два колеса Тридцать пятой модели врезались в парапет на набережной реки Ориа и слетели с оси. Потеряв половину шасси, отлетевшую и заискрившуюся на дороге, Чезале попытался удержать машину — и ему это удалось, хотя он и поднял такую пыль, что Бенуа, сидевший у него на хвосте, пошел юзом, а из его машины повалил дым.

— Вы бы только его видели! — смеялся тем же вечером Чезале, подливая Гривену из бутылки особенно крепкого кьянти. — К тому времени, как Бенуа удалось остановиться, его машину развернуло на сто восемьдесят градусов. Он едва не продолжил гонку в обратную сторону.

Гривен еще не знал, что и ему предстоит точь-в-точь такое же испытание, как незадачливому гонщику, — не знал, что его возьмут за уши и крутанут вокруг собственной оси. Но в шесть утра у него в номере зазвонил телефон. После всегдашнего треска и переговоров телефонисток на международных линиях до него донесся голос Люсинды.

— Карл! — Голос звучал высоко, и кричала она что было мочи, словно с одного конца пляжа на другой. — Я звоню так рано, чтобы с гарантией застать тебя. — И она сообщила, что вся студия взбудоражена неожиданной вестью: Эрих Поммер покидает Америку и возвращается на свой прежний престол. — Он зарезервировал каюту на «Мажестике» на следующую неделю. О Господи, Карл, это ведь все равно, как если бы вернулся кайзер!

Задолго до обеденного времени Гривен упаковал вещи и помчался в Двадцать третьей модели на север. Но все же заехал на трек, чтобы сделать предложение о сотрудничестве Элио Чезале.

— Сезон практически завершен. Я прошу вас как можно скорее прибыть в Берлин. На пару дней, максимум, на неделю. От вас будет зависеть очень многое. — Он попытался объяснить, как теперь, по возвращении Поммера, каждый продюсер и режиссер УФА примется пересматривать свою стратегию, чтобы ублажить великого человека, — … а ведь он любит специалистов, не важно, в какой области. Устроить хороший обед, удачно выбрать вино… — Гривен улыбнулся. — Вы спасете жизнь моей Лили. — Тут он спохватился, перешел на иронический и, вместе с тем, деловой тон. — Разумеется, объясните господину Бугатти, что мы не рассчитываем воспользоваться вашими услугами бесплатно.

Реакция Чезале удивила Гривена. Тот внезапно покраснел, глаза у него забегали, стройное и хорошо тренированное тело как-то бессильно обмякло.

— Мне надо будет спросить разрешения. Нас ведь не зря называют Командой. Патрон не любит изменять уже обозначенные планы.

Так что им пришлось обменяться рукопожатием, так и не достигнув стопроцентной договоренности. Вернувшись домой, к Люсинде, Гривен надеялся, что его уже дожидается телеграмма с утвердительным ответом. А воротясь, застал ее сидящей на крошечным балкончике и, скорее с наслаждением, следящей за уличной дракой на Кёнигштрассе. Ручки она сложила на коленях с таким видом, как шестилетняя девочка, внушающая взрослым, что она паинька. Видишь? Я за все время твоего отсутствия ни на дюйм с места не сдвинулась.

— Чезале? Нет, Карл, он не звонил. А что, я должна его знать? Честно говоря, на твоем месте, я бы в первую очередь побеспокоилась об Эрихе. Америка, должно быть, превратила его в Аль Капоне. — И, когда он уже потягивал коньяк, которым решил отпраздновать возвращение. — Ну же! Давай! Не люблю, когда тянут!

Он извлек листки со своими каракулями и познакомил Люсинду с Лили и с ее нерешенной проблемой: любовь властного и самоуверенного мужчины («Это будет Конрад Фейдт? Ах ты, Господи!») или стремление приблизиться на Тридцать пятой модели к той роковой черте, за которую никто не попадал, — к роковой черте из рассказа Элио. И он поведал ей о еще более могущественном изобретении Этторе Бугатти, о королевском лимузине, и обо всей суете, которой было встречено его появление. Он рассказал ей обо всем, кроме своей встречи с «доктором» Геббельсом. Хотя и сам толком не знал, почему утаил от нее этот факт. Но он чувствовал, как его собственная душа разрывается на части, причем часть, предназначенная для Лили, уже была сопоставима с той, которая оставалась за Люсиндой. Ему необходимо было обзавестись совершенно приватным боксом, а лучше двумя, и вывесить на дверях табличку «Просьба не беспокоить».

Кроме того, у Люсинды дел хватало и без него. Судя хотя бы по той искре, которая зажглась у нее в глазах, стоило ей услышать о Лили.

— Черт тебя побери, Карл, ты меня слишком хорошо знаешь. — Она притянула к себе его голову. — Ну, а теперь, если ты решишься лечь в постель с Эрихом, все наши проблемы окажутся решены.

Но и решись он на такое, Гривену пришлось бы порядком постоять в очереди. На протяжении нескольких следующих дней целая толпа сотрудников и посторонних посетителей металась между кабинетами киностудии и съемочными площадками, отслеживая местонахождение «Мажестика» в каждую конкретную минуту с такой точностью, как если бы речь шла о подводной лодке. Мир кино пребывал в растерянности, из которой рождались бесчисленные слухи. Эрих был слишком блистателен, слишком опередил свое время, чтобы понравиться этим готтентотам из Голливуда. Но вот наконец настало утро, когда он въехал в ворота студии в своем открытом лимузине. Гривен, забившись в угловой кабинет, успел мельком увидеть его и отметил несколько новых седых прядок в львиной гриве.

Гривен решил не идти по тропе искательства — тем более, что вскоре разнесся слух: Эрих прошел к себе в кабинет и никого не принимает, даже распорядился подать туда обед. Прошла неделя, прошло почти две недели. Гривен сидел на страже у себя в сценарном отделе, перепечатывал рукопись, вносил в нее ничтожные изменения, поглядывал на телефон. Наверняка Эриху доложили о том, какие лавры Гривен с Люсиндой снискали кинокомпании, наверняка они заслуживают хотя бы звонка, сделанного из вежливости. Может быть, на Эриха так повлиял сухой закон, а может, ему там помыли голову дурным шампунем…