Судьба ополченца - Николай Обрыньба

В 1941 г. — дипломник Московского художественного института. От армии освобожден как студент-дипломник.

После объявления войны пошел в ополчение добровольцем. Попал в 52-й стрелковый полк, 37-ю Ленинградского района дивизию.

В июле нас бросили под Вязьму, стояли во 2-й линии обороны.

Август — были брошены под Брянск, во вторую линию обороны.

28 сентября опять бросили под Вязьму.

6 октября в районе Холм-Жирковского держали бой. Ночью немцы форсировали Днепр, и началось Вяземское окружение.

В ночь с 6 на 7, когда прорвали немцы оборону, наши части стали выходить из окружения. Пробивались с батальоном, но авиация противника рассеяла наши соединения. Начали идти группами. Я шел со студентом МХИ Августовичем А. Проходить было очень трудно. Шли мы вооруженные. Население относилось плохо. Так прошло в поисках дороги 2 дня, после чего зашли в деревню, стали просить есть и, боясь наткнуться на немцев, хотели где-нибудь заночевать. Нам дали поесть, а ночевать предложили в поле, в землянке. Наутро, проснувшись, увидали, что немцы заняли деревню. Часов в 9 утра подошла старуха, которая указывала нам ночлег, начала спрашивать, нет ли там в землянке ее горшочка. Я просил ее уйти. Она ушла. Решили ждать ночи, когда вдруг, через минут 10, мы увидали, к нам двигалось 6 немцев с автоматами. Мы запрятали оружие и стали ждать. Нам закричали: «Льюс! Льюс! Русь, сдавайсь!»

Был также рынок, на рынке продавали воду. Воды пленным не давали, цель — вымотать, обессилить.

Люди болели дизентерией, не пускали в уборную. Однажды я, не выдержав, все-таки ушел в уборную, идя обратно, наткнулся на часового, он меня ударил, я ответил тем же. Скрутив мне, больному и обессиленному, руки, привел в комендатуру. Били, сперва бил комендант, потом по очереди, выбили два зуба. Потеряв сознание, я упал.

В солдатской гостинице работала медсестра-венгерка Элизабет. Нас заставляли рисовать портреты офицеров и солдат в этой гостинице. Мне приходилось часто сталкиваться с ней, и, немного владея немецким языком, я иногда пробовал с ней разговаривать. Сперва она избегала со мной говорить откровенно, но однажды она обратилась ко мне: «Помогите мне повесить Гитлера, — надо было повесить его портрет. — Но жаль, что вешать на стенку, а не так», — она провела рукой по шее.

Февраль 1944

Первый день в партизанах. — Сергей Маркевич. — «Товарищи бойцы»! — Дубровский и Жуков. — Первая партизанская трапеза. — Разговор с комиссаром. — Украинец. — Строю госпиталь. — Первый бой Клочко. — Измена. — Что мне рассказал Дубровский

Три дня длился побег, три дня мы не снимали сапог, шли по болотам и лесам, избегая дорог, голодные, гонимые страхом преследования, встречи с немцами и полицаями. И после подъема, когда я встретил партизан — как бы добежал! — я настолько был рад и счастлив, почувствовав себя на месте, дома, что уселся на землю и начал сбрасывать сапоги; один не поддавался, так как нога опухла и намокшее голенище изгибом врезалось в тело, в сапоге было много крови от раны, которая во время побега все время кровоточила. Партизаны с недоверием восприняли мои действия, но я ничего не замечал, возился с сапогом и рассказывал, как получилось, что ночью они приняли нас за литовцев, а мы их за полицаев и потому сказали, что нас сорок человек и мы делаем засаду на партизан. Ко мне подошел молодой парень, ухватив за сапог, сказал:

— Упирайся в мою ногу, — ловко дернул за задник, и сапог снялся.

Заговорил коренастый бравый командир в синих галифе и шерстяной гимнастерке офицерской, он подтвердил:

— Верно, так и было. — И, обращаясь к высокому сутулому партизану, усмехнулся: — Здорово, Паша, мы их перепугали, что из девяти сразу сорок вышло.

Паша хмыкнул:

— А с нас полицаи вышли.

Но коренастый спросил строго:

— И где ж сейчас твои «литовцы»?

Я объяснил, что в кустах их оставил за поляной, боялись мы двигаться группой, ведь пока что они и перестрелять нас могли, и предложил:

— Да я сейчас за ними смотаюсь!

Но это не вызвало одобрения, а скорее подозрение, может, я разведчик, для того и сапоги снял, что хочу дать деру и бежать было удобней.

К счастью, показалась фигура на поляне, Николай Гутиев, я обрадовался очень:

— Вот мой друг идет, он тоже в литовской форме, это выдали ему в Боровке. — Закричал: — Коля, возвращайся скорей, веди ребят!

Но командир сдержанно сказал:

— Пусть твой Коля сюда идет. Посмотрим, что он за птица.

Николай подошел, посмотрел с недоумением на меня, стоящего без сапог, поправил очки. Партизаны молча рассматривали его.

— Что это вы все по одному ходите? — спросил командир. — Давай-ка сюда остальных, да побыстрей.

Николай ушел, а я стал рассказывать, что мы с ним художники, я из Москвы, а он из Ростова, что в Боровку нас привезли из Полоцка рисовать генерала, а в Полоцк привезли из лагеря в Боровухе… В общем, чем больше рассказывал, тем больше, я чувствовал, запутывалось их представление о нашем побеге, о литовцах, генерале; я вдруг подумал, что они могут и так понять мой рассказ: мы здесь с фашистскими гадами воюем, а тут какие-то художники, еще и генерала ублажали, — это все пронеслось в голове, и стало не по себе, что я могу сказать — кто я?

Но вот, наконец, показались на опушке ребята, все восемь были в литовской форме и напоминали не беглых, а скорее воинское отделение. Командир и Паша сразу узнали Клочко, это с ним они говорили ночью и, тоже испугавшись литовцев, сказали, что проверяют посты полиции. И Николай узнал в них вчерашних велосипедистов.

Вышел из избы и подошел к нам высокий, плотный командир, сразу было понятно, что он здесь самый главный, держался без суеты, сказал спокойно:

— Сережа, построй прибывших, хочу побеседовать с ними.

Мы стали строиться. Правофланговый — Клочко, он высокого роста, затем Иван Артеменко, тоже богатырь, замыкали шеренгу я и Смоляк. Все стояли рослые, подтянутые, и я внутренне гордился, что из нас получился такой справный отряд, настоящие бойцы Красной Армии. Один только я портил строй, нога распухла, я не смог надеть сапоги и стоял босой. Главный с любопытством осмотрел нас и по-армейски поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи бойцы.

Слово «товарищи» сразу легло на сердце самым музыкальным и добрым обращением. Ответили дружно, как отвечали в армии:

— Здравия желаем, товарищ командир! Он не спеша обошел строй и сказал:

— Поздравляю с прибытием в партизанский отряд.

Нам сразу понравился этот крепкий, спокойный человек с мягким голосом, сразу к нему появилось доверие и уверенность: мы нашли то, что искали. Он спросил: