Заговор князей - Роберт Святополк-Мирский

А дети, которых обязательно будет много — им тоже нужно будет что-то после себя оставить…

Он представил себе Настеньку, окруженной целой толпой детишек и постепенно успокоился.

Потом уснул.

Ему снились подвиги.

— Матушка, матушка, смотри, как я еще умею! — закричал пятнадцатилетний Ерема и исчез с головой в проруби.

— Господи, что он вытворяет! — в сердцах воскликнула Ульяна, собирая, начинающее твердеть на морозце только что прополосканное в проруби белье, — Ефим, скажи ему, чтоб перестал! Ну, где это видано — мальчишке зимой в проруби нырять!

— Успокойся, Ульяна, — Ефим Селиванов помог ей нагрузить белье на саночки. — Ничего ему не будет — он всю зиму так закаляется — ну и пусть, здоровее будет.

— А коли потонет, аль застудится насмерть?

— Ладно, брось, уж нас-то с тобой он точно переживет!

Запыхавшийся Ерема с шумом вынырнул из проруби.

— Матушка, отец, я до самой середины речки доплыл подо льдом и обратно вернулся! — Он выкарабкался на лед, накинул на себя заранее приготовленную шубу, а ноги сунул в валенки и догнал родителей, — мать тащила санки с бельем вверх по крутому берегу, отец подталкивал их сзади.

Поднявшись на берег, Ерема огляделся. Конечно, Мухавец не такая уж широкая речка и летом он без труда переплывал ее туда и обратно несколько раз, но зимой, да подо льдом, доплыть и вернуться это уже то, чем можно будет похвастаться перед тришинскими мальчишками! Пусть еще кто так попробует! Жаль, только, зима кончается, — лед хоть и толстый еще, но уже подтаивал сверху несколько раз — еще две три недели — и весна начнется!

Красивый зимний пейзаж открылся перед Еремой.

Спуск к реке, поросший кустарником, белым от снега и блестящим на солнце искорками мороза, черная аккуратно вырубленная отцом прорубь, чуть поодаль от берега, совсем не видна, пока не подойдешь близко — она вырублена за вмерзшим в лед стволом упавшей прошлым летом от удара молнии огромной старой ивы, но на глубокой яме и на течении, — чтоб удобнее белье стирать в быстро текущей воде, а на стволе ивы раскладывать, да и Ереме хорошо — как раз по самую шею глубина, а если присесть, то изумительно красивый вид подо льдом открывается в солнечный день…

Левее через Мухавец тянется наезженная санная колея прямо к лежащей на той стороне деревне Тришин.

Когда Селивановы переехали сюда жить, то вначале хотели в самом Тришине поселиться, но Ефим, подумав, решил, что все же, ввиду разных тайных дел, которыми ему время от времени приходилось заниматься, лучше будет остановиться чуть поодаль, а тут как раз помер старый рыбак, живущий одиноко в доме, на противоположном берегу Мухавца, чуть наискосок от Тришина, и Селивановы недорого купили этот дом у сына рыбка, приехавшего на похороны отца из Берестья, где он учился на мастерового.

Берестье — большой и богатый город, лежит совсем недалеко, менее чем в десяти верстах от Тришина, при впадении Мухавца в Западный Буг, и многие местные жители находили там себе работу, а те, которые предпочитали сельскую жизнь, прекрасно зарабатывали, сбывая извечные деревенские продукты — молоко, масло, сыр, яйца ленивым и избалованным горожанам. Кроме того, Тришин стоял на широком проезжем Варшавском тракте, и до Кобрина — центра ближайшего Кобринского княжества — тоже рукой подать — каких то сорок верст, так что место это для жизни оказалось вполне удачным и бойким.

Одни словом, поселились Селивановы чуть поодаль, отделившись от Тришина рекой Мухавец. Но это было весьма условное отделение — летом пять минут на лодке — и ты в Тришине, а зимой — прямой санный путь всегда проложен через речку, потому что тришинцы на эту сторону тоже часто ездили — то в Красный двор, то в Пугачево, то на Вульку, — много было вокруг на обеих сторонах реки сел и деревушек, связанным кровными и семейными узами.

Ерема хотел уже пуститься вдогонку родителям, но тут увидел одинокого всадника, который выехал, должно быть, из Тришина и теперь спускался к реке.

— К нам кто-то едет! — крикнул Ерема, догоняя санки.

Родители переглянулись.

— Может, не к нам, — сказал Ефим.

— К нам! К нам! К Нам! — весело закричал Ерема и, сбросив валенки, помчался босиком по снегу к стоящему на пригорке дому! — Я оденусь!

— Обуй валенки, ноги поранишь! — крикнула ему вслед мать, но он уже был далеко.

Всадник догнал их в тот момент, когда они находились у ворот своего дома.

— Ефим! Ульяна! Здорово! — весело позвал он, спрыгивая с коня.

Ефим и Ульяна посмотрели на юного пришельца, потом переглянулись.

— Извини, добрый молодец, я не знаю, откуда тебе известны наши имена, но мы тебя не знаем, — настороженно сказал Ефим.

Степан расхохотался.

Его смех показался Селивановым очень знакомым, и они еще внимательнее вгляделись в лицо гостя.

Оно ужасно напоминало кого-то, и в то же время было совершенно незнакомым.

— Я знал одного человека, которого ты мне напоминаешь, — медленно произнес Ефим, — но он был гораздо старше и к тому же еще в прошлом году умер.

— Не на пожаре ли сгорел часом? — хитро сощурился Степан.

— Да-а… — Ефим начал бледнеть, а Ульяна закрыла рот рукой в извечном женском жесте удивления.

— А может, его звали Степаном? — подмигнул пришелец.

— Неужели… — прошептал Ефим, вслушиваясь в знакомый голос и характерный московский выговор, — Степан… Ты?!!

— Конечно, я, собственной персоной, не просто живой, но даже помолодевший!

— Господи, — прошептала Ульяна и перекрестилась, — кто же тебя так… преобразил?

— По-моему, в мире есть только один такой человек, и вы его хорошо знаете.

— Я никого такого не знаю, — недоверчиво ответил Ефим.

— Уж будто бы! А имя доктора Корнелиуса Моркуса тебе знакомо?

Ефим побледнел, как полотно, и отрицательно замотал головой.

— Да не бойся ты, Ефимушка, — рассмеялся Степан, обнимая его за плечо. — Мы теперь совсем свои, потому что я теперь — ваш! Не верите? Вот, смотрите!

Степан вынул из-за пазухи свернутое в трубку письмо и чуть отогнул кончик.

Ефим сразу увидел в правом верхнем уголке крестик, обозначавший, что письмо написано тайнописью Х и, стало быть, оно от кого то из братьев или сестер тайной веры.

— Я надеюсь, ты не собираешься читать прямо здесь, — весело сказал Степан, — Ульяна, вон, совсем замерзла! Приглашайте в дом, или как?

— Да-да, засуетилась Ульяна, к которой едва вернулся дар речи, — конечно, добро пожаловать!

Тайнопись Х

От брата Симона Черного