Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

А вот отрицательный итог подвели за нее другие. Причем не ФБР и не Интерпол, а – журналисты.

Однажды я наткнулся случайно в интернете на ее фамилию, щелкнул по ссылке и обнаружил рецензию на ее книгу. Критик с легким негодованием, перемешанным с тяжелой иронией, писал о том, что вот если бы Надежда С. написала роман, где в точности изложила бы обстоятельства жизни своей – вымышленной, вымышленной! – героини, то таковой роман несомненно имел бы успех. Ее героиню не осуждали бы, а напротив – восхищались бы ее отвагой и сообразительностью, с которыми она надувала капиталистических монстров! Тогда как документальное свидетельство, по мнению критика, поворачивает читательское восприятие ровно на 180 градусов, и вместо симпатии автор вызывает почти (да что почти – самое натуральное) отвращение!

Не нужно даже напрягать фантазию, чтобы развить эту расхожую критическую мысль: все, что мы делаем в реальной жизни «дурного», безусловно подлежит осуждению и наказанию, тогда как в жизни вымышленной, романической те же самые деяния почти наверняка вызовут в читателе одобрение и даже восторг! Вымещение подсознания в творчество устроит любого жителя планеты – от южноафриканского колдуна до уоллстритовского воротилы. А как иначе? А иначе – скучная дидактика Солженицына, исторические «предупреждения» и истеричные камлания разносортных политиков и историков. Равным образом бесполезные и бессмысленные.

«В этом мире что бы ни случилось, ничего не происходит», – сказал один бывший левак, а ныне циничный стоик, крепко осевший в западном истеблишменте. Будешь ли ты предупреждать, учить, назидать, тыкать указующим перстом в «уроки прошлого» – ровным счетом ничего не изменится: люди так же будут грабить, насиловать, убивать и лишь частично вымещать свои инстинкты в форме романической, живописной, музыкальной и тому подобной. А следовательно, всю историю и ее историков смело можно послать в задницу (как, собственно, и советовал мой приятель Рогов этому ряженому Гансу в копенгагенском баре) – ничего не было, ничего нет, ничего и не будет.

История Алексея Светозарова кому-то (да почти всем, я уверен) покажется вымышленной от начала до конца. Это не так. Я лично знаю этого молодого человека, знаю его родителей, даже приятельствую с его мамой – Люсей – еще с московских времен. Не поверите, но нас свела именно Надежда, которая, в свою очередь, училась когда-то с Михаилом Светозаровым на одном факультете. Но это так, в сторону.

Итак, я знаю этого человека, и почти все события, которые касаются его детства и отрочества в России и в Америке, – правда. Что же касается дальнейшей его жизни – в Дании и отчасти в Москве, то мне приходилось пользоваться лишь отрывочными сведениями и какими-то отголосками событий, в которых он либо принимал, либо мог принять участие. Равным образом в моей книге действуют персонажи и реальные, и почти реальные – то есть те, о жизни которых я могу составить впечатление не на основе личных наблюдений и знакомств, а на основе косвенных, хотя и весьма красноречивых фактов. Именно поэтому я и наделил их чужими именами. Только и всего.

Трое из них – реальных, и двое – полувымышленных – очень помогли мне в составлении этой книги. Именно в составлении, а не в написании, поскольку она содержит воспоминания участников этой истории, воспоминания, друг дружку иногда добавляющие, иногда повторяющие, а иногда и отрицающие. Неоценимую услугу оказал мне мой приятель и по ремеслу, и по жизни Дима Рогов, честно описав свой взгляд на события. А кумир Алексея Светозарова Вениамин Гранатов вообще прислал в качестве вставной части свою новую книгу, которую вы найдете, дочитав историю моего героя до конца. Таким образом оба уважаемых мною писателя учинили под этой обложкой своего рода состязание.

Дима Рогов не только поделился со мной своими воспоминаниями об Алексее, но и, немного пококетничав, правда, прислал мне по мейлу коротенький рассказ, что называется, «на тему». А именно – «Лужу».

Прошлой весной мы с ним вместе ездили в Питер. Наша московская подруга, кинокритикесса и вдобавок кинорежиссер (редкое совпадение) Наташа Бабинцева купила удачным случаем квартиру на Мойке окнами (единственным, впрочем, окном) на Екатерининский канал и на Спас на Крови за ним. Ну и пригласила нас на что-то вроде новоселья. Квартира – сильно сказано: крохотная, но элегантная студия. Выпили вина, закусили сыром, а для слив – не сезон (сыр, замечу, для меня всего лишь метафора: я уже пятнадцать лет вегетарианец). Затем спустились на Итальянскую улицу в «Бродячую собаку», где ожидались с чтениями московские поэты: Глеб Шульпяков, Дима Тонконогов и Санджар Янышев. Они уже сидели в дальнем зале – возбужденные столичные знаменитости, прилично уже навеселе. Из всех, сознаюсь, мне больше пришелся Тонконогов – ироничный, тонкий, парадоксальный. Чопорноватая питерская богема, кстати, со мной была солидарна – Диме аплодировали и даже кричали «браво». Разумеется, я следил за реакцией его тезки и тоже поэта – Димы Рогова. Но и ему, кажется, Тонконогов пришелся, ревности я не углядел. Затем мы продолжили выпивать, но уже в «Прокофии». В голове моей почему-то гуляла сама по себе только что услышанная строчка, но не из Тонконогова, а из Янышева. Слегка неуклюжая, но в неуклюжести трогательная: «А ты всю жизнь был тем, к чему всю жизнь идешь…».

И тогда я спрашиваю Рогова: «А что, твою дочь этот Светозаров – реально хотел убить?» – «Да нет, я его после Копенгагена не видел, только читал. Да он и писать-то мне перестал, видать, успокоился… А „Лужу“ я выдумал, целиком. Просто представил, как он явится в Москву и к Танюше моей подкатит с ангельскими намерениями…» – «Ну, слава богу, атаку она отбила! С Гранатовым у него тоже не выгорело. Выходит – одна сплошная фрустрация…» – заключаю я. – «Выходит, так…» – кивает Рогов, и мы выпиваем водки.

– А эти… прозаики… про заек своих все никак не решат – топить или вешать… – хмыкает пренебрежительно с другого конца стола Шульпяков.

«Должен же он кого-нибудь убить, по-настоящему, как думаешь?» – говорю я. – «Убить – не проблема, – перефразируя Довлатова, отвечает Рогов. – Если помнишь, у меня там, в приемной Гранатова, сидел серенький такой?» – «Ну да.» – «Ну вот я хотел, чтобы он обернулся каким-нибудь… ксенофобом, скажем… Ну и чтобы взял нашего мальчика с собой на дело… Потом как-то скучно мне стало, и я бросил эту затею. Если хочешь, можешь дописать – дарю сюжетец. Для полноты картины, так сказать. Ты – Гоголь, я – Пушкин, ха-ха-ха!» И Рогов зашелся заливистым хохотом, громким, заразительным, как только он один умеет.

Вернувшись в Москву, я сел за компьютер и завет приятеля честно исполнил. Получилось вот так. Повторю в скобках, что это моя единственная лепта в жизнеописание Алексея Светозарова, да и та дареная…

Он за угол, а его окликают: – Эй, торопишься?

Алексей оборачивается – его догоняет тусклый в коже, криво улыбается.

– Все это болтовня, – говорит, сам не останавливается, идет дальше, так что Алексею приходится его догонять.

– Что, что болтовня? – спрашивает Алексей.

– Да все. Прикинь – завтра пойдут «Наших» бить – а им самим наваляют. Костей не унесут! Неделю назад они какой-то суд пикетировали, им менты наваляли… Они без пиздюлей как без пряника!