Сахара — не только песок - Иржи Галеш

отчаяния мало. Так получилось, что мы вышли из Айн-Сефры, когда уже стемнело и надежд на какую-нибудь машину было слишком мало. Однако только мы начали подыскивать место для ночлега и выставили ночной караул, как под горами Ксур засветились фары большого грузовика; машина направлялась в нашу сторону. Без особей надежды мы замахали фонариком. Нагруженное с верхом чудовище страшно заскрипело, стараясь затормозить. Потом остановилось, и из кабины выскочили трое молодых веселых парней, желавших знать, чем они могут нам помочь. Нам было неловко признаться, что мы хотим в Бешар. Они развеселились: «Всего лишь? Поедемте с нами в Гао».

Гао? Где это? Луч нашего фонарика скользил по карте к югу, пока не нашел Гао в Мали — почти в 2500 километрах от Айн-Сефры! После того как мы одним взмахом руки остановили у Игиль-Изана сразу четыре машины, это был второй «большой успех» алжирского автостопа. Предложение отправиться в глубь Африки было соблазнительным, но, проехав 200 километров в ночном холоде в положении скелета со скрюченными ногами на кабине водителя, где кроме нас был и их и наш багаж, мы уже рады были высадиться в Бешаре. Не помню, где и как мы дождались рассвета, но только после него наши застывшие тела наконец оттаяли. Итак, мы отправились искать нашу геологическую экспедицию, которую нам так рекомендовали в нашем торгпредстве в Алжире.

Это было нелегким делом, нам предстояло преодолеть еще 30 километров в сторону марокканской границы; наконец мы достигли цели. Мес-то это называется Кенадза. Само собой разумеется, мы оказались совсем некстати, ибо здесь царил какой-то переполох и всё роилось, как в улье. Но все же кто-то отвел нас к руководителю группы геологу Топинке. Как ни удивительно, но Топинка не отреагировал на наше появление ни недовольным выражением лица, ни сообщением о том, что у него и без нас полно забот. Он приветливо улыбнулся, на ходу спросил, кто мы и зачем здесь, и затем позвал одного из геологов, Яна Михела: «Янек, мы пропали, нас обнаружили природоохранители — мы своим сверлением и вырубкой уничтожаем природу и пейзаж. Ты собираешься ехать в Тагит, возьми их с собой и попробуй немного подкупить, иначе мы лишимся хлеба. Покажи им оазис, наскальные рисунки и постарайся, чтобы их искусали какие-нибудь рогатые гадюки».

Затем он сгреб в сумку бумаги со стола, извинился, что уезжает в Менуйу, что куда менее интересно, и пожелал нам доброго пути в Тагит.

После семидесяти километров по утомительно однообразной серой каменистой пустыне — хамаде мы поднялись на небольшой склон, и тут перед нами открылся сказочный вид: по глубокой величественной долине Зусфана вилась яркой зеленой лентой пальмовая роща. Перед ней белый марабут (что-то вроде нашей часовенки), а на речной террасе, поднимавшейся за пальмами, небольшой городок из прилепившихся друг к другу домиков темно-коричневого цвета, только переплеты их окон были белыми. Издали они напоминали расписные шкатулки или детские кубики.

Над домами возвышался более нарядный кубик — гигантская ратуша с алжирским флагом. За зелено-коричневой полосой домиков и пальм сверкали золотом огромные песчаные дюны, круто поднимавшиеся метров на двести над оазисом. Как цветовое и композиционное завершение всего этого восточного великолепия над ним простиралась лазурная синева ясного сахарского небосвода, не оскверненная ни одним облачком. Для полноты картины стоит добавить, что среди пальм пылали огненные цветы олеандров. Мы спустились в долину, наскоро перекусили в тени, а затем наступило «водное пиршество». Геолог Михел достал из мешка с припасами продолговатую двухлитровую жестяную банку. Французская надпись на ней гласила: «Эвианская вода». Мы предполагали, что это минеральная или какая-нибудь редкая вода, — но не тут-то было! Ни пузырька, ни малейшего привкуса, который отличал бы этот напиток от водопроводной воды. У нас бы такой товар не слишком раскупали, но в Сахаре все иначе…

В оазисе мы пробыли недолго и продолжили свой путь вдоль пальмовой рощи к югу. Долина становилась все суше, пальмы реже, начали появляться песчаные дюны. Перемещаясь и наступая, они погребали сады и пальмы, засыпая их могучими слоями песка. Еще дальше к югу долина совсем уже превратилась в пустыню, и нашей машине все труднее было пробираться между непроходимыми наносами мелкого сыпучего песка.

Внезапно наш водитель повернул вправо, к скалистым откосам все более расширяющейся долины. Там и находилась обещанная геологами «взятка»: множество наскальных рисунков на гладких поверхностях, отполированных песчаными ветрами и почерневших от пустынного лака. (Пустынный лак — тонкий темный поверхностный слой окиси железа, образующийся здесь на камнях.)

В это время под косыми лучами солнца они были контрастны и фотогеничны, как следы животных на песке. Не теряя ни минуты, мы устроили вокруг них настоящую «фотооргию», спеша все заснять. Здесь было такое богатство изображений представителей фауны, что, если бы все они ожили, появился бы прекрасный зоопарк с образцами исчезнувшего богатого сахарского животного мира. Меня больше всего заинтересовали три изображения берберского льва; они были разные, и каждое на отдельном скальном блоке. Я пытался уместить их в одном кадре — бегал с места на место, менял широкоугольный объектив на «теле», отступал и выкручивался, но каждый раз, когда в кадр наконец входили два льва, третий или закрывался каким-нибудь огромным камнем, или попадал в кадр под таким углом, что выходил искаженным.

В конце концов на них упала тень, и мне пришлось отступить; в рассеянном свете эти рисунки не видны и их невозможно сфотографировать. Кроме того, нашему проводнику еще предстояло собрать образцы между Тагитом и Бешаром, и мы поспешили в обратный путь. Так что великолепные огромные фрески мы рассмотрели спокойно уже в Праге на фотографиях и диапозитивах и еще раз вспомнили грустную историю черногривой породы «царя зверей». Еще в минувшем столетии берберский лев был достаточно многочислен в Атласе, но он был и излюбленной добычей французских колонизаторов и героев вроде Тартарена из Тараскона. В двадцатых годах нашего столетия исчез последний берберский лев; генетические признаки этой породы долго еще прослеживали в зверинцах и цирках. Потом не стало и этой последней возможности обратного облагораживания и сохранения самой красивой породы африканского льва.

Доктор Топинка единственный из группы наших геологов не пришел в ужас от наших планов добраться до самого Ахаггара. Его отношение к ним в общем сводилось к следующему: «Я не знаю этих мест, но попробуйте, по меньшей мере получите новые впечатления. Не забудьте потом дать знать, чем все кончилось». При такой поддержке мы после полного впечатлений дня опять отправились на перекресток дорог, чтобы «броситься в нутро сахарской пустыни».