Религиозные мотивы в русской поэзии - Борис Николаевич Ширяев

его вещь «Соловецкая заутреня» была напечатана в «Русской Мысли». Затем следует там же ряд очерков. Другие статьи печатаются в журналах «Часовой», «Знамя России», «Наша страна». В 1948 г. в лагере Пагани он пишет повесть «Уренский царь», помещенную Мельгуновым в «Возрождении», также как и «Последний барин» и «Ванька вьюга». «Овечья лужа» и «Горка Голгофа» появляются в «Гранях». В 1952 г. выходит в Аргентине его первая книга «Ди-Пи в Италии»[44], затем сборник рассказов: «Я – человек русский» и серия очерков «Светильники Русской Земли»[45]. В 1954 году в издательстве имени Чехова в Нью-Йорке появился его самый значительный труд «Неугасимая лампада». Несмотря на трудность темы – описание соловецкой каторги – книга эта стала самой популярной (best seller) из всех книг изданных чеховским издательством. В 1958 году в «Гранях» был напечатан «Кудеяров дуб», изданный также отдельной книгой издательством «Посев»[46]. Несколько статей Бориса Николаевича были напечатаны в журнале «Россия и Вселенская Церковь». Укажем, наконец, что на итальянском языке Борис Николаевич издал книгу «Обзор советской литературы»[47] за период 1920–1940 гг. («Panorama della letteratura russa contemporanea»), вызвавшую большой интерес в Италии, где эта тема была почти неизвестна[48].

«Религиозные мотивы русской литературы» являются последним трудом Б.Н. Ширяева. Писал он на эту тему с увлечением, хотя временами силы его оставляли, надеясь, что это издание заинтересует русскую молодежь. Не раз он вспоминал, как студенты вузов обращались к нему со своими религиозными запросами и те из них, кто хотели молиться, искали вдохновения в русской литературе: молитва Лермонтова и другие религиозные стихотворения превращались в их устах в подлинную молитву.

Борис Николаевич горячо любил всё родное ему – русское, но он сумел преодолеть часто встречающиеся предрассудки и оценить духовные сокровища приютившей его Италии. В зарубежной печати в хоре похвальных отзывов о нем появился и упрек в слабости, которой объясняли его присоединение к Католической Церкви. Наши близкие отношения с покойным вменяют нам в обязанность выяснить этот больной вопрос, как будто ложащийся тенью на последние годы его жизни. Это разъяснение облегчается тем, что Б.Н. Ширяев на русско-католическом съезде в Брюсселе в 1956 г. сам выразил желание рассказать о своем жизненном пути, приведшем его к воссоединению со Вселенской Церковью.

По его словам в семье его отсутствовало религиозное воспитание; первые религиозные воспоминания связаны у него со старушкой-няней, неграмотной женщиной, но преисполненной действенной веры и любви. Позже в университете в основу его мировоззрения легла мысль выраженная Трубецким, другом и учеником Владимира Соловьева: «Я исповедую религию Святого Духа. Я чужд как римским, так и византийским ограничениям». Слушая лекции профессора Ключевского, Ширяев уяснил себе, что русская вера – не византийский догматизм, а нечто другое. Это «другое» впоследствии открыл ему Лесков. Он показал, что этим «другим» является любовь к Господу и к ближнему и что творческое христианство важнее узкого формализма; народ оценивает в первую очередь жизненную правду человека.

Впервые на фронте, когда жизнь была в опасности, Борис Николаевич стал молиться. Соловецкая каторга явилась для него поворотным пунктом. Соловки, говорил он, поистине святой остров. Его атмосфера такова, что там нельзя не прийти к Богу.

В Италии Б.Н. Ширяев встретился с католическим духовенством, и оно произвело на него сильное впечатление своей жертвенностью и любовью. Это было то действенное христианство, которое влекло его с молодости[49].

Где любовь – там Христос, – заключил он. Признав подлинность вселенского христианства практическим путем, он изучил творения Владимира Соловьева, вследствие чего признал и теоретически истинность Вселенской Церкви. «Для меня стало ясно, – говорил он, – что вселенское, воссоединенное с Апостольским Престолом, православие и есть русская вера, вера отцов, вера действенная, вера отданности Христу и делам милосердия. Когда нас упрекают в том, что мы, якобы, отступники от веры отцов, мы должны отослать своих обвинителей к историческим первоисточникам. Профессор Ключевский, готовя нас к выпуску, давал нам, студентам, незабвенные указания: “Когда разбираете какое-либо историческое явление, не верьте современному историку, а ищите первоисточник; не верьте и первоисточнику, ищите дополнений, сопоставляйте, взвешивайте и никогда не имейте заранее предрешенного мнения”. Браки русских княжон с представителями королевских династий Запада, без их перехода в “латинскую веру”, паломничества в Рим, обмен посольствами и тесные взаимоотношения с апостольским Престолом после византийского раскола – с достаточной убедительностью свидетельствуют, что лишь последующие политические мотивы государственного властолюбия привели к практическому разрыву, инспирированному националистическими и льстивыми элементами».

«Великий князь Владимир, основоположник нашей веры и государственной культуры, вел нашу страну по путям русской веры, воплощенного в жизнь христианского идеала, слитого во единое целое с мировым христианством»[50].

К Борису Николаевичу применимо то, что он писал впоследствии о Вячеславе Иванове, в журнале «Россия и Вселенская Церковь» (№ 5, 1957): «восприятие истины Вселенской Церкви не повернуло его всецело к Западу, а именно в этот период его жизни он устремил свой духовный взор к религиозным ценностям родного ему по крови русского христианства».

После его присоединения ко Вселенской Церкви им и были написаны «Светильники земли русской» и «Неугасимая лампада». Одновременно его пленили образы великих западных святых, особенно св. Франциска Ассизского. Когда в сердце человека живет святая любовь, то и на мир он смотрит любящим оком, и мир тогда преображается в его глазах, проникается светом духовным, принесенным на землю Господом Иисусом Христом, и человек становится способным воспринимать излучение добра, таящегося повсюду.

Видеть всё в сиянии и радости Христова Воскресения было уделом великих русских праведников – как, например, Серафима Саровского, но той же радостью и тем же светом была проникнута жизнь ассизского бедняка.

Этим и объясняется, что Б. Ширяева, как и многих других христиан Востока и Запада, привлек образ этого великого святого. В нем он почувствовал что-то родное: как всегда, приближение к подлинным истокам духовной жизни убеждают нас в том, что все мы живем одним источником благодати – даром Духа Святого и чем больше открываем мы душу этому дару, тем ближе мы друг к другу.

Неудивительно поэтому, что последний труд, задуманный Б.Н. Ширяевым, должен был быть посвящен св. Франциску.

Господь судил иначе. Как ни хотелось Борису Николаевичу закончить начатые им произведения, он преклонился перед Его святой волей и мирно отошел туда, где нет уже ни печали, ни воздыханий. Из задуманного им труда остался только замечательный его перевод «Гимн творений» св. Франциска.

Он сам писал о нем в автобиографической заметке: «Революция прервала песнь молодого поэта. Подпись Б. Ширяева мелькала в советских газетах лишь под критико-литературными статьями и путевыми очерками