Религиозные мотивы в русской поэзии - Борис Николаевич Ширяев

Богу истинному от поклонения «бездушным кумирам, мертвым и слепым богам» материализма.

Хомяков верит в совершение русским народом этого подвига, силы для которого таятся в русской душе.

И вот за то, что ты смиренна.

Что в чувстве детской простоты,

В молчанье сердца сокровенна,

Глагол Творца прияла ты,

Тебе Он дал свое призванье,

Тебе Он светлый дал удел:

Хранить для мира достоянье

Высоких жертв и чистых дел;

Хранить племен святое братство,

Любви живительный сосуд,

И веры пламенной богатство,

И правду и бескровный суд.

О вспомни свой удел высокий,

Былое в сердце воскреси

И в нем сокрытого глубоко

Ты духа жизни допроси.

Внимай ему – и все народы,

Обняв любовию своей,

Скажи им таинство свободы,

Сиянье веры им пролей![55]

Но он не закрывает глаза на темные стороны современного ему русского общества.

В судах черна неправдой черной

И игом рабства клеймена,

Безбожной лести, лжи притворной,

И лени мертвой и позорной

И всякой мерзости полна.

О недостойная избранья.

Ты избрана… Скорей омой

Себя слезами покаянья,

Чтоб гром двойного наказанья

Не грянул над твоей главой[56].

Последние две строки этого стихотворения А.С. Хомякова звучат, как жгучие вещие возгласы библейского пророка. Но они не были услышаны его современниками, не были поняты ими. Покаяние не принесено. Предсказанный поэтом гром грянул. Мы слышали и слышим его раскаты…

Но – как писал В. Соловьев – верится:

Пройдет сверкающий громами

Средь этой мглы божественный глагол,

И туча черная могучими струями

Прорвется вся в опустошенный дол.

И светлою росой она его омоет,

Огонь стихий враждебных утолит,

И весь свой блеск небесный свод откроет

И всю красу земли недвижно озарит[57].

Озарение принесет нам свет Христов, сияющий в Евангелии. Ему и посвятил Хомяков одно из самых прекрасных своих стихотворений:

Звезды В час полночный, близ потока

Ты взгляни на небеса:

Совершаются далеко

В горнем мире чудеса.

Ночи вечные лампады,

Невидимы в блеске дня,

Стройно ходят громады

Негасимого огня.

Но впивайся в них очами —

И увидишь, что вдали,

За ближайшими звездами,

Тьмами звезды в ночь ушли.

Вновь вглядись – и тьмы за тьмами

Утомят твой робкий взгляд:

Всё звездами, всё огнями

Бездны синие горят.

В час полночного молчанья

Отогнав обманы снов,

Ты вглядись душой в Писанья

Галилейских рыбаков, —

И в объеме книги тесной

Развернется пред тобой

Бесконечный свод небесный

С лучезарною красой.

Узришь – звезды мыслей водят

Тайный хор свой вкруг земли;

Вновь вглядись, и там, вдали,

Звезды мыслей, тьмы за тьмами,

Всходят, всходят без числа, —

И зажжется их огнями

Сердца дремлющая мгла[58]

А молитва за Землю Русскую, за угнетенную, за порабощенную, за кровью и слезами залитую прозвучит страдальческим воплем, сорвавшись с обугленных уст потерявшей мужа (Николая Гумилева) и сына (в советских концлагерях) крупнейшей из русских поэтесс, единственной из них достойной высокого звания поэта – Анны Ахматовой:

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханье, бессонницу, жар,

Отыми и ребенка и друга

И таинственный песенный дар.

Так молюсь за Твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей[59].

Могла ли она не сотворить этой молитвы, если в поэтическом завещании утраченного ею горячо любимого мужа, друга и учителя стояли слова:

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей[60].

Но нежное, мягкое, женское сердце Анны Ахматовой могло лишь отражать героические удары мощного сердца ее мужа и в своем завещании она в силах лишь просить:

Эта женщина одна,

Эта женщина больна;

Муж в могиле, сын в тюрьме.

Помолитесь обо мне[61].

К Богу – путем красоты

(А.К. Толстой)

Многие пути ведут к Господу человеческие души. Выбор одного из них для следования по нем в течение всей своей жизни предоставлен Творцом свободной человеческой воле. Отшельники Фиваиды и Синая устремлялись к Господу путем аскезы, отрешения от земных красот и соблазнов, путем подавления плоти и своего человеческого естества. Поэт граф Алексей Константинович Толстой пошел к той же великой и святой цели совершенно другой дорогой. Он не отрешился от восхищения и преклонения перед красотами земной человеческой жизни, но видел в них не суетную мишуру, а одно из проявлений благости и Творчества Всемогущего. Он умел видеть красоту добра и уродство зла. Неутомимым искателем красоты был он как в поэзии, так и в личной своей жизни[62].

«Я всегда испытывал неодолимое влечение к искусству вообще, во всех его проявлениях», пишет он в своей «Литературной исповеди»[63]. «Та или другая картина или статуя или прекрасная музыка производили на меня такое сильное впечатление, что у меня волосы буквально поднимались на голове. Мне было тринадцать лет, когда я с родными сделал первое путешествие в Италию. Изобразить всю силу моих впечатлений, весь переворот, свершившийся во мне, когда открылись душе моей сокровища, о которых я имел уже смутные понятия, прежде нежели встретил их, было бы невозможно… По возвращении в Россию я впал в тоску по Италии, в настоящую “тоску по родине”, доходил до какого-то отчаяния, которое заставляло меня днем отказываться от пищи, а ночью рыдать».

Мог ли человек с такого рода конструкцией своего духовного мира избрать в своем стремлении к Истине иной путь, чем познание ее через призму Красоты и Добра?

Но красота материального мира, окружающего нас в земной жизни, для поэта Алексея Толстого лишь ступень к лицезрению иной, потусторонней, духовной, Божеской красоты.

…И