Бисмарк. Русская любовь железного канцлера - Эдуард Тополь

— Еще бы! — усмехнулся этот Гаргантюа, ломая хрустящего омара. — Я знаю вашего канцлера еще по Франкфурту, где он был русским посланником, а я прусским. Да и в России мы с ним часами беседовали у карты Европы. Он остроумный оратор и любит блеснуть перед иностранными дипломатами. Я многократно часами и с удовольствием слушал его назидательные речи.

Я с трудом сдержала улыбку, а Николя спросил:

— Это ирония? Не забывайте, что Горчаков мой шеф…

— Я помню, — ответил Бисмарк. — Именно потому я и рассыпаю ему комплименты.

Но Николя оказался на высоте и парировал:

— Насколько я знаю, он к вам тоже очень хорошо относится.

Они расхохотались, и я тоже невольно улыбнулась.

Понизив голос, Николя сказал Бисмарку:

— Наша миссия в Берлине сообщает: советники вашего короля твердят ему, что только вы способны укротить ваших разгулявшихся либералов и социалистов. Я уверен, что не сегодня завтра вас вызовут в Берлин и назначат министром-президентом.

Бисмарк кивнул на письмо в его руках:

— Это Горчаков вам написал?

Тут певица подошла к нашему столику и запела по-русски, причем совершенно чисто и без акцента:

Что мне модницы-кокетки,

Повторенье знатных дам?

Я за всех одной лоретки,

Я Жанетты не отдам!

— Ой! — удивился Николя. — Так вы русская! А певица продолжала, почему-то глядя на меня:

Красотой одной богата,

Чем Жанетта виновата,

Что не нужны ей шелка?

У нее в одной рубашке

Грудь свежа и высока.

Взбить все локоны бедняжки

Так и тянется рука…

Я покраснела, а Бисмарк положил певице за пояс целых два талера! Я жду не дождусь, когда он наконец, оставит нас в покое и уедет в свою Пруссию…»

Серебристые холмы оливковых рощ в Nyons… Лавандовые долины от Valreas до Vaison-la-Romaine… По дорогам Прованса, утопающего в зелени и благоухающего осенним буйством трав и цветов, катят две кареты.

Над ними в чистом и горячем небе парят птицы, над цветами жужжат пчелы.

Дверцы второй кареты распахнуты, Бисмарк полулежит на сиденье, выставив наружу босые ноги. Он блаженствует.

А в первой карете Кэтти спрашивает у мужа:

— Почему ты разрешил ему ехать с нами?

— А как я мог отказать? Его вот-вот назначат канцлером Пруссии! В интересах России мы обязаны сблизиться с ним.

Кэтти изумленно смотрит на Николая.

— Как ты сказал? Сблизиться?

Орлов молчит, отвернувшись.

— Так вот почему мы оказались в Биаррице! — произносит Кэтти.

У виноделов Gigondas, прямо у пресса, путешественники со смехом и шутками пьют молодые вина.

— Солнце и вино — вот и все, что нужно мужчине! — провозглашает Бисмарк.

Но Орлов и тут продолжает работать на своего шефа.

— Итак? — говорит он, словно между прочим. — Если станете прусским премьер-министром, вы и вправду начнете войну с Данией, Австрией и Францией за немецкие княжества?

— Ни в коем случае! — отвечает Бисмарк. — Успокойте Горчакова: Пруссия никогда первой ни на кого не нападет! Во всяком случае, если я буду премьер-министром.

Орлов делает изумленное лицо:

— А как же ваш германский кулак?

— Дорогой мой! Нас, немцев, очень легко склонить на войну, но оборонительную, а не завоевательную. Спросите у вашего канцлера. Он же считает меня своим учеником. Спросите у него и он вам скажет: выиграть можно только национально-освободительные войны. То есть когда на вас нападают! А теперь забудем о политике и выпьем за нашу красавицу Кэтти!

Слово «нашу» Бисмарк произнес так, что Катарина с испугом вскинула на него глаза, — словно это уже случилось.

Впрочем, кто знает, когда это происходит — в момент физического соития или куда раньше, когда хотя бы один из участников этого сакрального действа начинает мысленно вожделеть другого, и там, на тонком энергетическом уровне, куда, слава Богу, еще не смогли ученые влезть своими руками и приборами, — там, в телепатических волнах ночных сно- и ясновидений происходит первое эротическое соблазнение и соитие.

Огромный, почти двухметровый Отто Эдуард Леопольд Карл-Вильгельм-Фердинанд фон Бисмарк унд Шёнхаузен, гордый и дерзкий померанский дуэлянт и барон, которого боялась даже королева Августа и побаивался король Вильгельм, вдруг почувствовал, как его всего, целиком, словно малого ребенка, вобрали в себя зрачки ее глаз, опустили куда-то вниз, в жаркую пульсирующую пропасть, оросили там огненными фонтанами страсти и выбросили назад, на землю, обессиленного настолько, что ноги стали ватными и дыхание кончилось.

А она, тихо усмехнувшись, села в карету и позвала мужа:

— Николя…

Но в Arles, в те острые моменты, когда на ринге окровавленный бык в бешенстве мчался на тореадора, чтоб поднять его на рога, Кэтти, сидя на зрительской трибуне между Бисмарком и мужем, в ужасе схватила и стиснула их руки — сразу у обоих, одновременно!

Так, держа обоих мужчин, она просидела на протяжении всего боя быков, и Бисмарк воспринял ее цепкое пожатие, как еще один знак. Однако он и тут сдержался, не ответил на этот жест. И был вознагражден — в древней провансальской деревне La Tuliere, что возле городка Grignan, Кэтти заказала хозяину сувенирной лавки выгравировать «Kathi» на агатовом брелоке для часов и протянула Бисмарку этот брелок:

— Дядюшка, это вам. На память.

— Мерси, мон амур.

Nimes-Avignon. 13 сентября 1862 г.

Даже из своей кареты Бисмарк услышал, как Кэтти восторженно крикнула, показывая на старинный виадук Понт-дю-Гар.

— Ой, я хочу туда!

— Но я не могу… — сказал Орлов, кивнув на свою правую руку.

— Ничего, я пойду сама!

Однако одну ее, конечно, к виадуку не пустили, Бисмарк пошел с ней, а Николай остался на речном пляже и через подзорную трубу наблюдал, как они поднялись к древнеримскому виадуку через реку Гардон, когда-то называемую Гар. Тысячу восемьсот лет назад, во времена Римской империи, это гигантское трехъярусное сооружение, построенное по приказу знаменитого Марка Агриппы за девятнадцать лет до рождения Иисуса Христа, было частью сорокакилометрового водопровода и снабжало водой Ним, Авиньон и все соседние города и селенья. Но потом этот мост был заброшен и разрушаем временем, и только недавно его восстановили по приказу Луи-Наполеона.