Свобода слуг - Маурицио Вироли

Насилие и угроза насилия над телом или имуществом играют в придворной системе важнейшую роль. Когда нет насилия, нет гнета: никого не принуждают делать то, чего он делать не хочет; никому не мешают делать то, что он хочет. Все свободны; однако есть человек, стоящий надо всеми и в центре группы индивидов, которые служат его воле. Это примерно то самое добровольное рабство, о котором писал Этьен де Ла Боэси: «Но сейчас я перехожу к вопросу, который, на мой взгляд, составляет секрет и основу тирании. По-моему, глубоко ошибается тот, кто думает, что тираны охраняют себя алебардами стражей и расстановкой часовых; правда, они этим пользуются, но скорее как пугалом и больше для соблюдения формы, чем возлагая надежды на них. Телохранители охраняют вход во дворец от безоружных бедняков, которые не могут причинить тиранам никакого вреда, а не от прекрасно вооруженных людей, способных совершить любое покушение. Так, история римских императоров показывает, что они не столько избавляли их от опасностей, сколько убивали их. Не отряды конной и пешей охраны и не оружие защищают тиранов, но, как ни трудно этому поверить сразу, однако это бесспорно: тирана всегда поддерживают четыре или пять человек, четыре или пять человек держат для него в порабощении всю страну. У тиранов всегда было пять или шесть приспешников, наушничавших ему; эти люди либо сами сумели приблизиться к нему, либо были им привлечены к себе, чтобы сделать их соучастниками его жестокостей, пособниками его удовольствий, сводниками его наслаждений и сообщниками его грабежей. Эти шестеро с таким успехом дирижируют своим вождем, что заставляют его быть злым для общества не только его собственной, но и их злостью. Эти шестеро имеют под собой шестьсот человек, пользующихся их милостями. Эти шестьсот проделывают с шестерыми то же самое, что эти последние проделывают с тираном. От этих шестисот зависят, в свою очередь, шесть тысяч других, которых они возвысили раздачей должностей, поручив одним управление провинциями, а другим – руководство финансами с тем, чтобы они служили их алчности и жестокости и выполняли в нужный момент эту роль и чтобы они совершали зло, которое может продолжаться только при них и только под их сенью оставаться безнаказанным и ускользать от законной кары. За этими шестью тысячами следует еще большой черед, и тот, кто захочет заняться разматыванием этого клубка, убедится, что не только шесть тысяч, но сотни тысяч, миллионы связаны этой цепью с тираном и пользуются ею… Ив результате получается, что люди, занимающие эти должности, имеют эти выгоды из первых или вторых рук, и этими милостями они связаны с тираном. Так что в конечном счете оказывается, что людей, которым тирания выгодна, почти столько же, сколько и тех, кому дорога свобода»[36].

Свобода слуг – это хрупкая свобода. Достаточно одной смены настроения или желания господина, и слуга мгновенно лишится своих привилегий и будет изгнан или отправлен в тень. Помимо того, что эта свобода ненадежная, ее непросто завоевать и еще сложнее сохранить. Она приносит богатство, но по милости господина, а не благодаря собственному труду и изворотливости; она дает блеск, но отраженный. Как за богатство, так и за блеск приходится расплачиваться тревогами, заботами и страхом. Под личиной жизненного триумфа придворный, на самом деле, несчастен: «Что иное означает близость к тирану, как не удаление от своей свободы, как не стремление, так сказать, удержать рабство обеими руками? Пусть они отбросят на время в сторону свое честолюбие, пусть они немного избавятся от своей алчности и пусть они затем взглянут на себя и увидят себя такими, как они есть. Тогда они ясно увидят, что горожане и те самые крестьяне, которых они всячески попирают ногами и с которыми они обращаются хуже, чем с каторжниками и рабами, – они увидят, говорю я, что эти люди, как бы плохо с ними не обращались, по сравнению с ними счастливее и по-своему до известной степени свободны»[37].

Угнетенные свободны, придворные – рабы. Тот, кто испытывает на себе гнет придворной системы, сталкивается с тем, что ему отказывают в привилегиях, которые принадлежат ему по праву, или же ему вменяют обязанности, которые он не должен исполнять. Он должен терпеть, но никто не говорит ему, что он обязан обращать все свои мысли и волю к тому, чтобы угодить человеку, в чьей власти он находится. Тот же, кто является частью придворной системы, должен отказаться от себя самого: «Крестьянин и ремесленник, как бы они ни были порабощены, выполнив то, что с них требуют, свободны, приспешники же тирана должны все время находиться у него на глазах и клянчить у него милости. Недостаточно, чтобы они выполняли его приказы, – им необходимо еще угождать ему; они должны расшибать себе лоб для него, мучиться, убиваться для него на работе, затем они должны радоваться его удовольствиям, как своим собственным, отказываться ради его склонностей от собственных, они должны насиловать свою природу, они должны внимательно следить за своими словами, за своим голосом, за своими жестами, за своим взглядом. Не должно быть ни глаза, ни ноги, ни руки, которые бы не находились целиком на страже его желаний; все должно предугадывать его мысли»[38].

Если гнет связывает действия, оставляя свободной волю и ум, зависимость от другого человека и служение, к которому стремились и которого искали, проникает в волю и мысли. Слуга, ищущий служения, в отличие от слуги, принуждаемого силой, должен научиться думать, говорить, действовать, как его хозяин. То есть должен с ним идентифицироваться: «Чувства властителя, которые он держит и развивает у себя в голове, в какой-то мере уподобляют его ему самому, – как зеркало, в котором отражаются его лучшие мысли.

И если хозяин говорит его устами, пишет его рукой, он не может не быть орудием его милостей, плодом его оракулов». Как Протей, придворный должен превратиться в своего господина, уметь в совершенстве толковать движения его души, даже облекаться в его аффекты[39]. В результате долгой и прилежной практики уподобления своему хозяину добровольный слуга превращается в слугу в душе. Его собственная внутренняя жизнь опустошается, чтобы перейти во внешние особенности поведения, моделируемого по образцу человека, от которого он зависит. Поскольку его снедает стремление думать и желать, как хозяин, добровольному слуге даже в голову не придет иметь свои собственные убеждения и сообразную с ними волю. Таким образом, он лишен главного отличительного признака свободного человека – чувства долга. Он хорошо знает обязанности (чтобы выполнять их или уклоняться от выполнения); но чувство долга, рождающееся из внутренних исканий, ему не дано.

Добровольный слуга полагает, что не в состоянии изменить свое положение, и во многих случаях считает это изменение нежелательным. Жизнь слуги – это есть его жизнь. Он даже не помышляет о свободе гражданина. Он видит причину своего рабского положения в собственной негодности, а не в злых кознях судьбы или людей. Труффальдино ясно говорит об этом: «Ох, бедный Труффальдино! Вместо того чтобы быть слугой, черт возьми, лучше бы ты занялся… А чем? Я ведь, слава богу, ничего не умею делать!»[40]Лекарь из «Семьи антиквара» жалуется на свое положение, но примиряется: «Вот высокие почести, которые получают на службе у знатной госпожи! Ради удовлетворения небольшой доли тщеславия мне нужно претерпеть сотни унижений. Но я не знаю, что делать. Я к этому привык и не могу отвыкнуть»[41]. Либо потому, что он не чувствует себя пригодным к свободной жизни, либо из-за того, что амбиции заставляют его смириться с услужением ради будущих почестей и богатств, а также потому, что он свыкся со своим состоянием, его разум и воля запирают его в невидимой, но крепкой клетке свободы слуг.