Электрический штат - Саймон Столенхаг

Время от времени в тумане возникали фигуры местных дроноподобных бродяг с мешками и пучками проводов. Увидев их, я осознала – это жуткое место напомнило мне о матери; меня охватила непонятная ностальгия, и я задумалась, откуда берутся воспоминания. Сборщики провожали нас взглядами. Очевидно, в последнее время здесь мало кто проезжал.

Раньше мне приходилось изо всех сил заставлять себя не думать о матери; теперь это было поразительно легко. Словно я переступила невидимую черту, и открытая рана зажила. Остался след, зарубцевавшаяся ткань, как у людей, которым восстанавливают изуродованное лицо после аварии или несчастного случая, и они могут потрогать шрам, не испытывая обжигающей боли. Сначала, когда я только приехала в Кингстон, я думала о матери постоянно. На первой же перемене в новой школе я разрыдалась. Все дети пялились на меня, и я засунула голову под парту. Класс погрузился в неловкое молчание, учительница стала объяснять, что «Мишель сейчас переживает сложное время», и за мной пришел дедушка.

В какой-то момент, лет в десять, я решила забыть о матери и ни с кем о ней не говорить. Я продержалась шесть лет, пока однажды вечером не рассказала все Аманде на пустой детской площадке. Мы сидели в гамаке, моя голова лежала у нее на коленях, и Аманда поглаживала мой лоб. На руках у нее были вязаные перчатки без пальцев – серые, со снежинками. Она носила эти перчатки всю зиму, а весной уехала.

Еще немного об Аманде, пока не забыла: гораздо позже, примерно через год после ее отъезда, у нас на пороге появился ее отец. Эрнест Генри. Его действительно так звали. Преподобный Эрнест Генри. Мы никогда с ним особо не общались, но он помнил, что я училась с Амандой в одном классе. Он спросил, можно ли поговорить с кем-то из взрослых, и я провела его в гостиную.

Это было вскоре после смерти Биргитты. Тед сидел на диване в нейрошлеме, совершенно голый. В тот день я даже не потрудилась его прикрыть, когда пришла со школы. Святой отец повернулся ко мне и сказал, что лучше, наверное, поговорить со мной.

Мы сидели на кухне. Вертя в руках чашку с кофе, преподобный выразил озабоченность тем, что происходит в Зосте. Он подозревал, что нейрографическая сеть посылает сигналы, которые заставляют людей болеть, уничтожают их волю и превращают в рабов. Святой отец полагал, что это дело рук сатаны, который с помощью нейрозаклинателей сбивает людей с пути истинного и готовит почву для грядущего апокалипсиса. Эрнеста Генри уже давно беспокоили нейрошлемы, и он пытался предупредить своих прихожан: Господь дал нам глаза, уши, рты и тела, чтобы мы радовались миру, созданному Им для нас, а обещание нейроники переместить наш разум в искусственные тела нарушает Его волю. Преподобный организовал движение, цель которого – помочь людям бороться с зависимостью. Учитывая то, что он увидел в гостиной, Эрнест Генри подумал, что в моих интересах присоединиться к этому движению.

Затем он спросил, подвергалась ли я искушению использовать нейрозаклинатель. Я ответила, что врачи выявили у меня врожденное неврологическое расстройство, из-за которого один зрачок больше другого, и с нейрониками ничего не получается. Я просто ничего не чувствую. Преподобный сказал, что я должна благодарить за это Бога: Он защитил меня.

Я не отрывала взгляда от маленьких желтых пакетиков сахарина, которые отец моей подруги разрывал и высыпал в чашку. Он начал перемешивать кофе. Когда я спросила об Аманде, по лицу Эрнеста Генри расплылась блаженная улыбка, и он ответил, что тетя с дядей помогли Аманде найти путь к Богу, а то, что я ее не забыла, согревает ему сердце.

– Вы с ней очень дружили, не правда ли? – спросил он.

Заунывный звон ложечки в фарфоровой чашке поднялся над кофе, взлетел к потолку, где пронзил болью чешуйницу, пролился на хлопья, овсянку и порошок для вафель, которые вздрогнули в своих коробках, и заполнил всю кухню. Я вспомнила синяки, которые оставлял преподобный на теле своей дочери, отвернулась и ответила:

– Нет, не особо.

Неожиданно перед нами выросло препятствие: дорожные работы застопорились – очевидно, все рабочие заблудились в своих нейронных грезах.

По обе стороны дороги показались деревянные постройки, выкрашенные в белый цвет. Дом, сарай, конюшня. Деревянный заборчик из штакетника. Ферма. Белое дерево темнело от влаги, словно до недавнего времени было погружено в воду и пережило нападение водорослей. На узком мостике с разнесенными металлическими стержнями, чтобы не прошел крупный рогатый скот, мне пришлось сбросить скорость. В загонах виднелись стойла с мертвыми телятами. И вдруг я заметила в темном зеве большого сарая справа от дороги какое-то движение. Огромное улыбающееся лицо. Сначала я подумала, что в сарай убрали старый рекламный щит, однако то, что там находилось, проследило за нами взглядом и взмахнуло рукой. Оно было живое. Скип повернул голову и опасливо помахал в ответ, затем посмотрел на меня. Что это такое? Мне не понравилось ни то, что оно нас увидело, ни то, как оно помахало. Зачем оно помахало?

Дорога совсем испортилась, как будто мы вот-вот упремся в тупик. Строго говоря, так и было: других дорог в Пойнт-Линден не существовало. Мыс Победы вообще представлял собой один сплошной тупик. Пытаясь стряхнуть гнетущее чувство, я продолжала следить в зеркало заднего вида за сараем. Нет, ничего. Ферма выглядела совершенно заброшенной. Дом сгорел: стены почернели, часть крыши провалилась.

На выезде из городка стояли два полицейских автомобиля.

Парализованная страхом, я судорожно сжала руль и резко нажала на тормоз. Ключи от машины закачались в замке зажигания, тикая, как стрелки старых часов. Я не могла оторвать взгляда от полицейских машин и ждала, что в любую секунду на нас начнет кричать громкоговоритель. Просидев так несколько минут, я наконец открыла дверь и поставила одну ногу на асфальт. Скип бросился ко мне и схватил за руку.

– Все в порядке, Скип. Если мы будем хорошо себя вести, они нас не тронут.

Я с трудом оторвала от рукава механические пальцы робота и вышла из машины, не сомневаясь, что все кончено и я больше никогда не увижу Скипа. Я сгнию в камере занюханного полицейского участка, когда все копы Тихоокеании по той или иной причине бросят свои посты.

Но ничего такого не случилось. В патрульных машинах никого не было, на асфальте лежали пистолет и стреляные гильзы.

Вернувшись за руль, я долго сидела, сжимая в руке ключи и пытаясь отдышаться. Меня била нервная дрожь. Затем я сделала несколько глубоких вдохов и повернулась к Скипу.

– Прошу разрешения запустить варп-двигатель.