Ваше Сиятельство 12 (+иллюстрации) - Эрли Моури

с минуту мучился соблазном, глядя на восхитительные обводы ее задницы — они проступали под покрывалом. Я приподнял покрывало, мигом возбудился, представляя, с каким удовольствием мог бы вонзить своего бойца между этих тугих, налитых силой страсти полушарий. Помечтал и решил не будить мою кровавую кошечку — вчера у нее был очень трудный день. Одна нервотрепка с Майклом чего стоит!

Тихонько встав, я накинул халат и пошел в ванную. Еще толком не обсохнув, схватил пакет с нашими вещицами, изъятыми у Сладкого Хариса и отправился на кухню, где собирался под кофе разобраться со всем тем, чем наградили нас люди графа Варшавского.

Может кто-то улыбнется, но правда такова, что мне сложно вспомнить, когда я, граф Елецкий, последний раз варил сам себе кофе. Тут, уж извините, пришлось задействовать опыт Астерия. Специальной посуды для варки кофе я не нашел: взял самую маленькую кастрюльку, отмерил в нее шесть чайных ложек темно-коричневого порошка из пачки «Morning of the Gods», налил два стакана воды и почувствовал пристальное внимание на собственном затылке.

— На вас, Наталья Петровна, готовить? — не поворачиваясь, полюбопытствовал я — уж ментальный почерк штабс-капитана я успел изучить.

— Готовьте, корнет. Интересно знать, на что вы способны на кухне, — штабс-капитан прошла к столу. На ее лице не было ни капли косметики, и может быть от этого она казалась еще прекраснее.

— Вчера заметила, вы с Элизабет душ вместе принимали. А когда рядом Ковалевская, то сразу втроем? — полюбопытствовала она, и мне показалась, что в ее голосе кроется тонкая нотка обиды.

— Втроем… Нет, не пробовали. Разве это плохо, Наташ? Плохо, что душ вместе? Ведь это взаимно полезно, в том числе и для тебя с Бабским: мы сэкономили вам время — не задерживали санузел, — я положил три чайных ложки сахара, бросил несколько крупинок соли и поставил кастрюлю на плиту. — Хочешь, приму душ с тобой? — я с улыбкой повернулся к ней. — Передам опыт, как это можно делать для максимального удовольствия.

— Придержи свои фантазии, корнет! Этого никогда не будет! — фыркнула Бондарева и отвернулась к окну.

— Наташ… — я подошел к ней сзади, положил руки на ее талию и притянул ее к себе. — Наташ, я знаю, что ты ревнуешь. Мне это нравится, — я зарылся лицом в ее волосы.

— А мне не нравится! Мне очень не нравится, что происходит между нами! Я чувствую… — она попыталась вырваться, но точно, так же как прошлый раз, сделала это слабо, словно сама не понимая, хочет ли она этого или нет.

— Ну, договаривай, что ты там чувствуешь? — прижимая баронессу к себе, я сдал ее ладонь, пуская в нее «Капли Дождя». Помимо покоя и расслабления, эта магия может работать как серьезный элемент обольщения. И если так, то с моей стороны это был бы нечестный ход. Но Бондарева менталист — она в состоянии распознать, что несет тот или иной ментальный поток, и принять его или отклонить.

— Ничего! Пусти, сейчас Бабский зайдет, — прошептала она, убирая мою руку со своего живота. — Пусти! Он в коридоре!

— И в чем проблема? Наташ, ты непоследовательна, то при нем набрасываешься на меня с поцелуями, то, видите ли, Бабский зайдет, увидит, Рыкову доложит, — я повернул ее к себе.

— Я не доложу! Я вообще иду в душ. Иду туда сам! — раздался из коридора голос поручика. Причем на слове «сам», он сделал особый акцент, давая понять, что мои купания с Элизабет его тоже не оставили равнодушным. — Шалите дальше! — на миг в дверном проеме появилась довольная физиономия виконта и тут же исчезла.

И я обнаружил, что у пуделя императрицы очень хорошо с ушами, ведь поначалу мне не были даже слышны его шаги, а он смог услышать наш разговор.

— Вот видишь, он не доложит. Все, расслабься, — я поцеловал ее в подбородок, в шею, и, хотя она вертела головой, наконец, в губы, опустив руки на ягодицы и с крепким желанием прижимая к себе. — Так что ты там чувствуешь, поделись? Что тебе такое не нравится или, наоборот, нравится?

Она молчала, глядя мне в глаза своими, зелеными, какие бывают у ведьм.

— Наташ! — я слегка встряхнул ее, думая, как сложно с ней: с ее недоговорками, капризами, затаенными обидами. И я еще Ольгу Борисовну считал капризной! Да Ковалевская просто ангел! Я люблю мою княгиню! Люблю ее все больше! А Наташу… Наташу я хочу. И хочу все больше.

— Мне не нравится. Ты играешь со мной. Хитро так играешь, то прячешь свой ментал, то наоборот выставляешь его напоказ, намеренно насыщаешь его своими желаниями относительно меня. Ты… — она снова замолчала, и когда я хотел ее спросить: «Что „я“?», продолжила: — Ты всеми играешь. Ладно, с Элизабет все понятна: она твоя каждой клеточкой тела, каждой эмоцией твоя — ты ее просто околдовал. Но ты играешь Ольгой Борисовной. Я это поняла по твоему сообщению ей. Ты даже богинями играешь, точно людьми. Мы все для тебя все здесь ненастоящие, будто куклы! А ты, граф Елецкий, на самом деле вовсе не граф…

Она снова замолчала, пронзительно глядя на меня. Я замер, теряясь в догадках, что же она скажет дальше. Надо признать, Бондарева умеет играть на нервах и делает это мастерски. Даже если не брать в расчет ее ментальные способности, то она умеет играть интонациями, когда что-то говорит. Я ждал, удерживая на лице безмятежную улыбку. Наконец она выдохнула мне в лицо мятной свежестью:

— Ты — чудовище! Вот кто!

Надо же какой поворот! Хотя не слишком уникальный. В подобном меня обвиняли много раз, правда случалось это в иных жизнях. И самое неприятное в том, что Бондарева отчасти права. Права она в том, я играю в эту жизнь, ровно так, как играл во все прежние. Однако, Наташа не понимает кое-чего очень важного: любая жизнь и есть игра, если смотреть на происходящее с точки зрения Вечности. Ведь когда умираешь и оглядываешь свое прошлое, все то, что происходило с тобой и людьми вокруг, то начинаешь понимать, что все это на более, чем мышиная возня. Это так потому, что не только жизнь и смерть не имеет большого смысла и значения с точки зрения вечности; не имеет смысла становление и