Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер

Берлин, 16 марта

Сегодня примерно в три часа дня мне позвонили из министерства пропаганды и взволнованно попросили прийти в пять часов на пресс-конференцию, где д-р Геббельс сделает заявление «чрезвычайной важности». Когда я туда добрался, в конференц-зал набилось уже около сотни корреспондентов, все были сильно, возбуждены, но никто не знал, зачем нас созвали. Наконец притащился Геббельс, важный и мрачный. И сразу же начал зачитывать громким голосом текст нового закона.[6]

Он читал слишком быстро, чтобы я мог записывать от руки, но в этом не было необходимости. Гитлер по собственной воле положил конец военным статьям Версальского договора, восстановил всеобщую воинскую повинность и объявил о создании на ее основе армии из двенадцати корпусов и тридцати шести дивизий. Все корреспонденты тут же вскочили и бросились к телефонам в холле, не дожидаясь конца выступления Геббельса. Наконец маленький «доктор» закончил. Два или три чиновника остались, чтобы ответить на вопросы, но было ясно, что они боялись сказать больше того, что содержалось в официальном коммюнике. Сколько человек будет в новой армии? Тридцать шесть дивизий, — отвечали они. Сколько человек в немецкой дивизии? — Как сказать… И так далее.

Я прошелся по Вильгельмштрассе с Норманом Эбботом из лондонской «Times», самым осведомленным здесь иностранным корреспондентом, и Пэтом Мэрфи из «Daily Express». Эббот казался слегка ошеломленным такими новостями, но настаивал, что в конце концов это не новость, что немцы создавали свою армию уже больше года.

Я заторопился в офис на Доротеенштрассе, чтобы сделать несколько звонков, а затем, не откладывая, сел писать. Была суббота, а утренние воскресные газеты у нас отправляют в печать рано.

Позднее. Закончил свою статью около десяти вечера и посидел в офисе, чтобы ответить на вопросы из Нью-Йорка. Я понимаю, что Гитлер действует с молниеносной скоростью, видимо побуждаемый тем, что настало время наконец-то — совершать поступки, и совершать их безнаказанно, и похоже, он на это нацелен. Из парижского офиса мне сообщили, что французы взволнованы и пытаются заставить британцев что-нибудь предпринять, но Лондон держится в стороне. Гитлер вернулся из своего убежища в горах в Берхтесгадене вчера вечером и немедленно созвал кабинет и военных руководителей. Решение было принято тогда, или, скорее, Гитлер просто сообщил его остальным. Кажется, насколько я смог выяснить, там ни у кого не было сомнений, а если и были, то никто их не выразил. Эксперты отправились работать над проектом закона, а Гитлер и Геббельс начали составлять два воззвания: одно для партии, другое для народа Германии.

В час дня Гитлер снова собрал кабинет и военных и зачитал им тексты закона и двух воззваний. По данным моего осведомителя, члены кабинета обнимали друг друга, после того как умолк магический голос Гитлера. Седовласый генерал фон Бломберг опередил всех присутствующих возгласом: «Да здравствует Гитлер!» Должно быть, это было одно из самых недостойных заседаний кабинета министров в истории Германии. Но нацистов не заботит чувство собственного достоинства, — если можно добиться желаемого результата. И прусское юнкерство многое забудет — и многое проглотит теперь, когда Гитлер дал им то, чего они хотели. Вечером на Вильгельмплац собралась огромная толпа и славила Гитлера до тех пор, пока он не показался в окне с приветствием. Сегодняшнее решение строить армию на основе всеобщей воинской повинности, открыто поправ Версальские договоренности, значительно усилило его позиции внутри страны, потому что мало найдется немцев, независимо от того, насколько они ненавидят нацистов, — которые не поддержат его от всего сердца. Громадному большинству пришлось по душе, как он «натянул нос» Версалю, на который все были сильно обижены, и, будучи в душе милитаристами, они приветствовали возрождение армии.

Это страшный удар по союзникам — Франции, Великобритании, Италии, которые выиграли войну и заключили мир, чтобы уничтожить военную мощь Германии и не дать ей подняться. Что предпримут Лондон и Париж? Они могли бы начать «превентивную» войну, 'и это был бы конец Гитлера. Здешние поляки говорят, что Пилсудский проявляет желание помочь. Но первая реакция сегодня вечером, по крайней мере по сообщению нашего парижского офиса, — все против этого. Посмотрим.

Иду спать, устал и тошнит от этого фашистского триумфа, но с профессиональной точки зрения я доволен, что освещаю великие исторические события. Дош уходит, значит, вся эта работа ложится на меня.

Берлин, 17 марта

Первый абзац моего сегодняшнего вечернего сообщения подводит итоги этого экстраординарного дня: «День отдания почестей героям в память о двух миллионах немцев — жертвах войны, отмеченный сегодня среди декораций, равных которым не было с 1914 года, как день возрождения германской военной мощи, принес нам мирные заверения пополам с вызовом». Основная церемония состоялась на Штаатсопер в полдень и прошла со всей красочностью, на которую способны нацисты. На первом этаже Оперного театра море униформ и удивительно много старых армейских офицеров, которые за ночь, должно быть, стряхнули пыль со своих выцветших мундиров и начистили до блеска причудливые довоенные остроконечные каски, которые теперь мозолят глаза. Мощное освещение сцены было направлено на взвод солдат рейхсвера, застывших подобно мраморным статуям с развевающимися военными знаменами. Над ними на безбрежном занавесе висел громадный серебряно-черный железный крест. Соответствующая атмосфера возникла тотчас же, как только оркестр заиграл «Похоронный марш» Бетховена, — трогательная вещь, такая, что тронет каждую немецкую душу. Гитлер со своими приспешниками сидел в королевской ложе, но сам не выступал. За него говорил генерал Бломберг, хотя мне показалось, что он произносил слова, несомненно написанные фюрером. Вот что сказал Бломберг: «Миру придется признать, что Германия не погибла от поражения в мировой войне. Германия вновь займет достойное место среди других наций. Мы присягаем Германии, которая никогда не уступит и никогда вновь не подпишет какого-либо договора, который не может быть выполнен. Нам не нужен реванш, потому что мы достаточно прославили себя в веках». После одобрительного взгляда Гитлера генерал продолжил: «Мы не хотим быть втянутыми в новую мировую войну. Европа стала слишком мала для того, чтобы стать полем битвы в еще одной мировой войне. Так как все государства имеют в своем распоряжении равные средства для ведения войны, будущая война означала бы только самоуничтожение для всех. Мы хотим мира с равными правами и безопасностью для всех. Мы не стремимся к большему».

Разумные слова, и они предназначены для того, чтобы успокоить не только немецкий народ, который, конечно, не хочет войны, но и французский и британский также. Что касается французов, то слово «безопасность» витает на набережной Де-Орсе. Сбоку от Гитлера сидел фельдмаршал фон Макензен, единственный выживший фельдмаршал старой армии. Старик напялил на себя форму гусара из «Мертвой головы». Я заметил также присутствие кронпринца Вильгельма, хотя Гитлер и не позаботился пригласить его в свою ложу. Из послов был только Додд; британский, французский, итальянский и русский послы блистали своим отсутствием. Не показался даже японский. Додд чувствовал себя довольно неловко.