Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

Крики испуганного мальчика терзали сердце Уайта, пока он трясущимися руками расстегивал ремешки, на которых держалась деревянная нога.

– Все, Гаррик, я уже снял, не бойся, ничего страшного. Я держу тебя.

Уайт прижал сына к груди, стараясь успокоить его в своих сильных руках, в близости своего большого, дающего ощущение безопасности тела, но Гаррик продолжал испуганно отбиваться и громко кричать.

– Отнеси его в дом, в спальню, – тревожно поторапливала мужа Ада, и Уайт, все так же крепко прижимая сына к груди, побежал прочь с веранды.

Именно тогда Гаррик впервые обрел свое особое убежище. Как только ужас стал невыносимым, он ощутил, как в голове что-то шевельнулось, а глубоко в черепе, на уровне глаз, затрепетали крылья невидимого мотылька. Зрение помрачилось, словно его застлал густой туман. Он становился все гуще, и Гаррик уже совсем ничего не видел и не слышал. В глубинах этого тумана ему стало тепло и спокойно. Никто не мог тронуть его даже пальцем, туман окутывал его и защищал от любой опасности. Здесь ему ничто не угрожало.

– Кажется, уснул, – прошептал Уайт жене, но в голосе его слышалось некое недоумение.

Он внимательно присмотрелся к мальчику, прислушался к его дыханию:

– Уснуть-то уснул, но как быстро это произошло! Тут что-то не то… так не бывает. Хотя… с виду с ним все в порядке.

– Может, позвать врача, как думаешь? – спросила Ада.

– Нет, – покачал головой Уайт. – Сейчас я его укрою и посижу с ним, пока не проснется.

Гаррик проснулся только вечером. Он сел в постели, увидел отца и мать и заулыбался, словно ничего особенного с ним не случилось. Отдохнувший и жизнерадостный – это даже смущало его самого, – он плотно поужинал, и никто даже словом не обмолвился о протезе. А сам Гаррик, казалось, совершенно про него забыл.

В следующую пятницу днем вернулся домой Шон. Под глазом у него красовался фонарь, хотя и не очень свежий, даже слегка позеленевший по краям. Как он его заработал, Шон рассказывать не торопился. С собой он привез горсть паучьих яиц, которые подарил Гаррику, живую красногубую змейку в картонной коробке, которую Ада, несмотря на страстную речь Шона в ее защиту, немедленно приговорила к смерти, и лук из дерева мзенга, которое Шон считал идеальным для изготовления этого оружия.

С его прибытием жизнь в Теунис-Краале, как всегда, изменилась: стало больше шума, больше суматохи и смеха. В тот вечер на обед приготовили огромное блюдо жаркого с картошкой, запеченной в мундире. Это была любимая еда Шона, и он поглощал ее, как голодный питон.

– Не клади сразу так много в рот, – увещевал сына сидящий во главе стола Уайт ласковым голосом.

Действительно, нелегко отцу сдерживать радость, глядя на своих сыновей. И Шон принимал его замечания в том же духе, в каком они высказывались.

– Пап, а на этой неделе у Фрикки Оберхолстера сука ощенилась, шесть штук родила.

– Нет, – твердо сказала Ада.

– Ну, мам, одного только.

– Ты слышал, Шон, что сказала мама.

Шон подлил к мясу соуса, разрезал пополам картофелину и поднес половинку ко рту. Иного ответа он и не ожидал. Но попытаться все равно стоило.

– А что вы на этой неделе проходили? – спросила Ада.

Дурацкий вопрос, просто отвратительный. Шон учился так себе – ровно столько, сколько нужно, чтобы не нажить неприятностей, и не больше.

– Да много всякого, – небрежно ответил он и тут же сменил тему: – Пап, а ты закончил протез для Гаррика?

В комнате повисла тишина. Гаррик с безразличным видом уткнулся в тарелку. Шон сунул в рот вторую половинку картофелины и с набитым ртом продолжил:

– Если закончил, мы с ним завтра пойдем к водопадам на рыбалку.

– Не разговаривай с полным ртом! – резко оборвал его Уайт. – Ведешь себя за столом как свинья.

– Прости, папа, – промямлил Шон.

Остаток обеда прошел в тяжелом молчании, и, как только он закончился, Шон сразу удрал в спальню. Гаррик на одной ноге попрыгал за ним, придерживаясь за стенку, чтобы не упасть.

– Чего это папа так взбеленился? – обиженно спросил Шон, как только они с Гарриком остались вдвоем.

– Не знаю, – ответил брат и сел на кровать. – Иногда на него находит, психует понапрасну – ты же сам знаешь.

Шон стянул с себя через голову рубаху, скомкал поплотнее и швырнул в стенку.

– Ты бы лучше подобрал, а то дождешься неприятностей, – деликатно намекнул Гаррик.

Шон сбросил штаны и отфутболил их туда же. Демонстрация неповиновения привела его в хорошее настроение. Он пересек комнату и голышом остановился перед Гарриком.

– Смотри! – с гордостью сказал он. – Волосики растут!

Гаррик внимательно осмотрел нужное место. И точно, там были настоящие волосики.

– Что-то маловато, – отозвался он, хотя и не мог скрыть в голосе зависти.

– Ну и что? Все равно больше, чем у тебя, спорим? – бросил вызов Шон. – Может, посчитаем?

Но Гаррик отказался – он считал себя вечным неудачником. Соскользнув с кровати, он прыжками пересек комнату. Держась за стенку, наклонился и собрал валяющуюся на полу одежду Шона. Затем допрыгал до двери, где стояла корзинка для грязного белья, и бросил туда вещи. Шон наблюдал за его передвижениями и тут вспомнил о своем так и оставшемся без ответа вопросе.

– Так что все-таки, папа уже закончил с твоей деревянной ногой, а, Гаррик?

Брат медленно повернулся к нему, сглотнул и коротко кивнул.

– Ну и как она? Ты уже пробовал?

И снова Гаррику стало страшно. Он отчаянно замотал головой, словно искал, куда бы ему убежать.

В коридоре за дверью послышались шаги. Шон бросился к своей кровати, схватил ночную рубашку, через голову натянул ее на себя и юркнул под легкое одеяло. Когда Уайт Кортни вошел в комнату, Гаррик продолжал стоять возле корзинки с бельем.

– Ты чего это, Гаррик, почему не ложишься?

Гаррик торопливо запрыгал в сторону кровати, а Уайт посмотрел на Шона. Шон сразу заулыбался всей своей обаятельной мордашкой. Лицо Уайта подобрело, и он улыбнулся в ответ:

– Приятно видеть тебя снова дома, мальчик мой.

Долго сердиться на Шона было невозможно.

Отец протянул руку и коснулся его густых черных волос.

– И когда погасят лампы, чтобы никаких разговоров здесь я не слышал, понятно?

Он нежно потрепал Шона по волосам, сам смущенный силой охватившего его чувства к сыну.

Когда на следующее утро Уайт Кортни вернулся домой к завтраку, солнце уже стояло высоко. Конюх принял у него лошадь и повел ее в загон. Уайт остался стоять перед сараем для сбруи, неспешно озираясь. Взглядом рачительного хозяина он обвел опрятные белые столбики загона, чисто выметенный двор, а затем и дом, полный изящной мебели. Быть богатым – чувство приятное, особенно когда знаешь не понаслышке, что такое бедность. Пятнадцать тысяч акров превосходных лугов и пастбищ; крупного рогатого скота столько, сколько позволяет прокормить земля; золото в банке. Уайт улыбнулся и зашагал через двор.