Легенды о проклятых 3. Обреченные - Ульяна Соболева

— Я говорила вам, моя деса, не стоит сегодня в город идти. Так и простудиться можно. У вас дырявые сапоги и тулупу уже лет двести.

— Это мой народ умирает. У людей в деревне хлеба не будет, если мы не пойдем. У матерей с голоду молоко пропадет.

— Всем бы ваше сердоболие да милосердие, и, того и гляди, войны бы закончились. Только сдается мне, не за этим вы по деревням ходите.

Я шарфом лицо обвязала, стараясь опускать голову, прячась от порывов ветра.

— За этим. Мне больше нечего искать. У меня ничего нет, Моран.

— Смерть вы там ищите. Я ее отражение в ваших глазах вижу.

Я даже не посмотрела на нее, только вперед, на виднеющиеся ворота Храма и мелькающие огоньки в башенках с дозорными. Что толку перечить, если она права? Я жаждала смерти, я ее искала по всем грязным закоулкам перекошенных изб, в пожатиях полуразложившихся несчастных больных, в их глазах, молящих об избавлении от боли.

— Только тот, кто ее ищет, никогда не находит. Смерть, она, как и любовь, приходит без спроса и уносит вашу душу.

— Тогда мне точно больше нечего терять. Души у меня уже нет.

Мы подошли к маленьким воротам с обратной стороны храма, и Моран три раза постучала. Когда мы вошли за ограду, она вдруг схватила меня за запястья поверх перчаток.

— Подождете меня? Несколько минут. Я быстро. Очень-очень быстро.

Я усмехнулась уголком рта, но вопросов не задала. Зачем спрашивать то, что тебе не хотят рассказать?

В хлеву на заднем дворе блеяли овцы, и тихо мычали коровы. Астрелям каждый день приносили молоко и сыр, а в деревнях люди умирали с голоду. Когда-нибудь, если я выберусь отсюда и встречусь с отцом, первое, что я потребую — ввести налог для храмов. И я не я буду — он это сделает. Или же лично заставлю этих жирных тварей раскошелиться.

За высокой каменной оградой из черного обожженного кирпича, ветер не дул так сильно, но он завывал в трубах и путался в знаменах, стонал в железном щите, в который били верховные астраны, извещая о радости или о беде. И посреди всей этой какофонии мне вдруг послышалось, что кто-то стонет. Мучительно, хрипло и очень тихо. Я пошла на звук, оглянувшись по сторонам, пока не уперлась в железную дверь сарая. Дернула на себя, но та оказалась запертой. Стоны из-за двери продолжали доноситься, и я заметила возле дровницы топор с щербатой подгнившей деревянной рукоятью. Взялась, а поднять сил не оказалось. Но я все же сжала его обеими руками и занесла над собой, а потом обрушила на замок. Он тут же раскололся на две части. А я отбросила топор и толкнула дверь. На промерзлом полу сарая корчился и катался от боли гонец, который прибыл с самого Туарна. Я видела по гербам на одежде еще сегодня утром, как он гнал коня во весь опор и рухнул у ступеней храма без сил. Склонилась над ним, хватая его за плечи, чтобы развернуть к себе, и едва мне удалось это сделать, как я тут же в ужасе отпрянула — лицо и руки мужчины были покрыты язвенными рытвинами. Они кровоточили, и по лицу несчастного стекали дорожки сукровицы. Он не просто стонал, он выл от дикой боли. И то, что я видела, было ни на что не похоже. Ни на одну болезнь из всех, что я знала и видела.

— Яд.

Послышался голос надо мной, и я подняла голову, взглянув на Моран, которая склонилась над гонцом, трясущимся в очередном приступе адских страданий.

— Что за яд?

— Скорей всего, баордский. От него нет противоядия.

— И мы ничего не можем сделать? — в отчаянии спросила я, все еще глядя на гербы на плаще несчастного. Туарн…Туарн, который взят Рейном несколько недель назад.

— Разве что облегчить его участь известным вам способом.

Я отрицательна качнула головой, и в этот момент умирающий распахнул веки и уставился на меня расширенными в лихорадке глазами с кровавыми прожилками на выпуклых белках. Он вдруг дернулся, хватая ртом воздух и пытаясь отползти от меня к стене, но каждое движение причиняло ему неимоверные мучения.

— Ни-а-да… — протянул ко мне дрожащую руку, указывая пальцем на прядь выбившихся из-под капюшона волос, — он говорил…говорил…отдать ни-а-ду.

— Кто он?

Я склонилась над гонцом, но он опять заметался в очередном приступе.

— Мо-о-онстр. Отдать ниаду, и все будут живы. Мо-о-онстр.

— Кому говорил? Тебе?

Склонилась еще ниже над умирающим. Тот закивал, протягивая руки и хватая меня за воротник тулупа.

— Ищет вас…за вами чудовище идет. Из-за вас уми-ра-ют люди. Из-за вас…я уми-ра-ю. Вы — проклятие лассарского народа. Исчадие саананское — вот вы кто-о-о.

— Я придушу этого ублюдка, — прорычала моя служанка, но я перехватила ее руку, заставляя замолчать и снова посмотрела на гонца.

— Где он сейчас?

— Кт-о-о?

— Монстр, как ты говоришь. Где он?

Гонец закричал, кусая губы и впиваясь ногтями в мой тулуп. Дергаясь в конвульсиях и закатывая глаза, а я вдруг вспомнила что баордка говорила, когда я просила у нее помочь умирающему Рейну — моя кровь и есть противоядие.

— Дай кинжал мне, Моран, — снова бросила взгляд на служанку, — Дай, я знаю, что у тебя есть.

— Не убивайте меня…не надо, — взмолился несчастный и снова попытался отползти от меня.

— Никто и не думает убивать. Как тебя зовут?

— Бернард…Бернард из рода Ажеронов. Матери вашей мой дед Газар в верности присягнул, еще когда та в колыбели лежала. Отец голову за вас сложил в бою при Туарне…когда супруга вашего убили валлассарские псы. — на губах гонца показалась розовая пена, и он прерывался, чтобы откашляться.

— Верный, значит, ты мне, раз отец и дед клятву давали, — а сама требовательно дернула служанку за руку.

— Верный…не режьте меня. Верный я.

Дурачок. Совсем юный и наивный дурачок. Моран неуверенно протянула мне кинжал и, когда увидела, как я полоснула по тыльной стороне ладони, сдавленно вскрикнула, а я схватила несчастного за голову, стараясь удержать и капнуть ему в рот своей кровью.

— Пей — это должно помочь, — отчетливо произнесла гонцу на ухо, но тот отрицательно качал головой, суеверно осенял себя звездами, — Пей или сдохнешь. Давай же.

— Что вы делаете, деса? Да вы с ума сошли.

— Не причитай. Помоги мне. Жми на руку, он должен проглотить мою кровь.

Едва несколько капель упали несчастному в рот, конвульсии прекратились, и он затих. Я смотрела на него, тяжело дыша и удерживая за плечи, а Моран причитая, перевязывала мою руку куском материи, оторванным от подола ее мешковатой рясы.

— Не вышло, — застонала я, и молодая женщина подняла голову, взглянула на неподвижного гонца и снова на мою руку.

— Зря только искромсали себя. Не жилец он был после баордского яда. Я вам сразу сказала.