Возвращайтесь, доктор Калигари - Дональд Бартельми

сутаны и лампады,

божий промысел и индульгенции,

в силу молитвы,

Преосвященства и Высокопреподобия,

дарохранительницы и дароносицы,

звон колоколов и пение людей,

вино и хлеб,

Сестер, Братьев, Отцов,

право убежища,

первосвятительство Папы Римского,

буллы и конкордаты,

Указующий Перст и Судный День,

в Рай и Ад,

я верю во все это. В это невозможно не верить. Оттого-то все так сложно.

– Но тогда…

– Баскетбол. В него я не верю.

Но это не все, это был первый ритуал, открывший мне возможность других ритуалов, других праздников, например, «Крови Дракулы», «Поразительного Колосса», «Оно покорило мир». В силах ли Бэйн-Хипкисс постичь этот славный теологический вопрос: каждый верит во что может и следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир? Оставшись в темноте, наедине с собой, каждый жертвует «Поразительному Колоссу» все надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули, хитрых старых попов, величавые парочки монахинь с простыми поручениями, я помню год, когда все носили черное, как я нырял в парадные, как непристойно спешил, переходя улицу!

Бэйн-Хипкисс заливается румянцем, ему неловко, сучит ногами, открывает рот:

– Я хочу исповедаться.

– Исповедуйтесь, – понуждаю я, – не стесняйтесь.

– Я сюда послан.

И прямо под носом, и в Тибете у них есть агенты, даже в монастырях у лам.

– Это мне кое-что напоминает, – констатирую я, но Бэйн-Хипкисс встает, поднимает руку к голове, командует: «Смотрите!» Бёрлигейм съеживается, а Бэйн-Хипкисс сдирает с себя кожу. Умный Бэйн-Хипкисс, он сделал меня, я сижу с открытым ртом, он стоит, усмехаясь, кожа болтается на лапе, точно дохлая кухонная тряпка. Он белый! Я притворяюсь невозмутимым: – Это напоминает мне, касательно мысли, сказанной ранее, и фильм, что мы сейчас смотрим, – интересный тому пример…

Но он обрывает меня:

– Ваша позиция, в целом еретичная, имеет свой резон, – констатирует он, – но с другой стороны, мы не можем позволить, чтобы целостность нашей операции была волей-неволей поставлена под вопрос людьми со странными идеями. Отец Блау ошибался, мы тоже стадо не без паршивых овец. С другой стороны, если каждый из нашей паствы вздумает покинуть нас, го кто же спасется? Вы должны стать первым. Мне пришлось использовать это (виновато показывает фальшивое лицо), чтобы приблизиться к вам, это ради здравия вашей души.

Болбочет гололицый Бэйн-Хипкисс. Неужели Бёрлигейм схвачен, должен ли он сдаться? Ведь все еще есть знак с надписью «ВЫХОД», в сортир, на стульчак, в форточку.

– Я уполномочен применить силу, – извещает он, хмурясь.

– Касательно мысли, упомянутой выше, – замечаю я, – или начинавшей упоминаться, фильм, что мы смотрим, – сам по себе ритуал, множество людей смотрят такие фильмы и отказываются понимать то, что в них говорится. Согласи…

– В настоящее время у меня есть более срочное дело, – говорит он. – Сами пойдете?

– Нет, – твердо отвечаю я. – Обратите внимание на фильм, он пытается сказать вам кое-что, откровения не так часты в наше время, чтобы позволить себе швыряться ими налево и направо.

– Я должен предупредить вас, – говорит он, – что для человека, исполненного рвения, нет преград. Рвение, – гордо продолжает он, – это мое второе имя.

– Я не пошевелюсь.

– Должны.

Теперь Бэйн-Хипкисс легко передвигается на маленьких священничьих ножках, боком минуя ряды сидений. Хитрая улыбка на лице выдает его иерархическую принадлежность, руки невинно сжаты на животе, чтобы продемонстрировать чистоту намерения. Странные повизгивания, как в «Ночи кровавого зверя», пугающе красноватый оттенок неба, как в «Оно покорило мир». Откуда они исходят? Сладость, текущая из-под кресел, стала всепоглощающей. Я попытался предостеречь его, но тщетно, он не слышит. Выхватываю футляр из кармана пиджака, вставляю иглу в смертельную тушку инструмента, пригибаюсь в готовности. Бэйн-Хипкисс приближается, глаза прикрыты в мистическом экстазе. Я хватаю его за глотку, погружаю жало в шею, его глаза выпучиваются, лицо корчится, он оседает, дрожа, мешком среди сидений, через мгновение он залает, как собака.

Большинству не хватает соображения, чтобы бояться, они смотрят телевизор, курят сигары, тискают жен, рожают детей, голосуют, выращивают гладиолусы, ирисы, флоксы, никогда не заглядывают в лицо «Вопящему черепу», «Подростку-оборотню», «Тысячеглазому зверю», никакого понятия о том, что скрыто поверхностью, никакой веры в явления, не признанные иерархией. Кто в безопасности, когда за стенами дома бродит «Подросток-оборотень», когда улицы дрожат под лапами «Тысячеглазого зверя»? Люди думают, что все это шутки, но ошибаются. Опасно игнорировать видение – вот, например, Бэйн-Хипкисс, он уже залаял.

1

Хуберт преподнес Чарлзу и Ирен миленького ребеночка к Рождеству. Ребеночек был мальчиком, и его звали Пол. Чарлз и Ирен, у которых за много лет детей не случилось, были в восторге. Они стояли над детской кроваткой, смотрели на Пола и никак не могли наглядеться. Красивый мальчик с черными глазками, черными волосиками. Где ты его взял, Хуберт? спрашивали Чарлз и Ирен. В банке, отвечал Хуберт. Загадочный ответ, Чарлз и Ирен ломали голову. Все пили глинтвейн. Пол рассматривал их из колыбельки. Хуберту было приятно, что он смог доставить им такое удовольствие. Они выпили еще.

Родился Эрик.

У Хуберта и Ирен была тайная связь. Очень важно, считали они, чтобы Чарлз не узнал. Для этого они купили кровать и поставили в другом доме – в отдалении от того, где жили Чарлз, Ирен и Пол. Новая кровать была маленькой, но достаточно удобной. Пол задумчиво смотрел на Хуберта и Ирен. Связь длилась двенадцать лет и положительно была очень успешна.

Хильда.

Чарлз наблюдал из окна, как Хильда росла. Начиная с младенчества, потом четырехлетия, потом прошло двенадцать лет, и она достигла того же возраста, что и Пол – шестнадцати. Какая прелестная молодая девушка! размышлял Чарлз. Пол соглашался с Чарлзом; ему уже довелось покусать кончики прелестных грудей Хильды. Хильда казалась себе слишком старой для большинства сверстников Пола – но не для него самого.

Сын Хуберта, Эрик, хотел Хильду, но не мог ее заполучить.

Пол продолжал клепать бомбы в подвале, при тусклой лампочке. Бомбы делались из длинных банок из-под «Шлитца» и пластичной субстанции, которую Пол отказывался назвать. Бомбы продавались сверстникам Пола, чтобы швырять в отцов. Бомбы скорее пугали, чем наносили ощутимый вред. Хильда помогала Полу продавать бомбы, прятала их под черным свитером, когда выходила на улицу.

Хильда срубила черную грушу на заднем дворе. Зачем?