Власть меча - Уилбур Смит

Пристав опустил глаза и пожал плечами, но Виллем пробормотал:

– Да, она здесь, ждет в моем кабинете.

Лотар отвернулся от группы и пошел по причалу; его тяжелые кожаные брюки шуршали, а кулаки он по-прежнему сжимал, словно готовясь к драке. У причала его ждала возбужденная толпа фабричных рабочих.

– Что случилось, баас? – спрашивали они. – Нам не дают работать. Что нам делать, оу баас?[1]

– Ждите, – резко приказал Лотар. – Я все улажу.

– Мы получим жалованье, баас? У нас дети.

– Вам заплатят, – ответил Лотар. – Обещаю.

Это обещание он не сможет выполнить, если не продаст рыбу; Лотар протолкался через толпу и направился за угол фабрики к кабинету управляющего.

«Даймлер» стоял у двери конторы. К его переднему крылу прислонился мальчик. Было заметно, что он зол и ему скучно. Примерно на год старше Манфреда, но примерно на дюйм ниже; тело у него было более стройным и ладным. Одет мальчик был в белый пиджак, слегка выгоревший, и модные широкие штаны из серой фланели – слишком модные для юнца его возраста. В нем чувствовалось врожденное изящество, и он был красив, как девочка, с безупречной кожей и темно-синими глазами.

Лотар при виде его застыл и, не сдержавшись, сказал:

– Шаса!

Мальчик быстро выпрямился и отбросил со лба прядь темных волос.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросил он, и, несмотря на тон, в темно-синих глазах засветился интерес; мальчик смотрел на Лотара не мигая, почти взрослым уверенным взглядом.

Лотар мог бы дать сотни ответов, и все они теснились у него на устах: когда-то, много лет назад, я спас тебя и твою мать от смерти в пустыне… Я кормил тебя и возил на луке седла, когда ты был младенцем… Я любил тебя почти так же сильно, как когда-то любил твою мать… Ты брат Манфреда, сводный брат моего сына… Я узнал бы тебя повсюду, сколько бы ни прошло времени…

Но вместо всего этого он сказал:

– Шаса по-бушменски значит «хорошая вода». Это самое драгоценное вещество в мире бушменов.

– Верно, – кивнул Шаса Кортни. Этот человек его заинтересовал. В нем чувствовалась сдержанная ярость, жестокость, неисчерпаемая сила, а глаза были необычного цвета, почти желтые, как у кошки. – Вы правы. Это бушменское имя, а крещен я Мишелем. Французское имя. Моя мама француженка.

– Где она? – спросил Лотар. Шаса посмотрел на дверь конторы.

– Она не хочет, чтобы ей мешали, – предупредил он, но Лотар Деларей прошел мимо него, так близко, что Шаса почуял рыбный запах и увидел на загорелой коже мелкие чешуйки.

– Вам лучше постучать, – понизил голос Шаса, но Лотар не обратил на его слова внимания и распахнул дверь так, что та отлетела на петлях. Он стоял в проеме, и Шаса мог видеть мимо него. Его мать встала с высокого стула с прямой спинкой, стоявшего у окна, и повернулась к двери.

Она стройна, как девочка, желтое крепдешиновое платье прикрывает маленькие, модно приподнятые груди и узким поясом собрано на бедрах. Шляпка с узкими полями чуть сдвинута назад и покрывает густые темные волосы. Глаза у матери огромные, почти черные.

Она казалась очень молодой, ненамного старше сына, пока не подняла голову и не показала жесткую, уверенную линию подбородка; ресницы тоже поднялись, и в темной глубине глаз загорелись огоньки цвета меда. Мало у кого из знакомых Лотару мужчин был такой грозный вид.

Они молча смотрели друг на друга, оценивая перемены, произошедшие с их последней встречи.

«Сколько же ей лет? – подумал Лотар и тут же вспомнил. – Она родилась сразу после полуночи в первый день нового века. Она ровесница двадцатому столетию. Поэтому ее и назвали Сантэн. Ей тридцать один год. Но выглядит она на девятнадцать, такая же молодая, как в тот день, когда я нашел ее в пустыне, истекающую кровью и умирающую от ран, нанесенных старым львом».

«Он постарел, – думала Сантэн. – Серебряные полоски в светлых волосах, морщины у губ и глаз… Ему за сорок, и он страдал – но недостаточно. Я рада, что не убила его. Рада, что моя пуля миновала его сердце. Это была бы слишком быстрая смерть. Теперь он в моей власти и начнет понимать…»

Неожиданно, невольно, сама того не желая, она вспомнила ощущение этого золотистого тела над собой, обнаженного, гладкого, твердого, и что-то сжалось у нее в паху; потом все стало размягчаться, она ощутила вторжение плоти, горячей, как кровь, прихлынувшая к ее щекам, горячей, как злость на себя, на свою неспособность усмирить эту животную тягу. Во всем прочем она вымуштровала себя, как солдата, но эта неуправляемая чувственность не поддавалась ей.

Сантэн посмотрела мимо мужчины в дверях и увидела на солнце Шасу, своего прекрасного сына; он с любопытством наблюдал за ней, и она устыдилась и разгневалась, как будто ее, обнаженную и беззащитную, застали за проявлением самых низменных чувств.

– Закрой дверь, – хриплым, но ровным голосом приказала она. – Зайди и закрой дверь.

Она отвернулась и уставилась в окно, снова обретя власть над собой. И только потом повернулась лицом к мужчине, которого намеревалась уничтожить.

* * *

Дверь закрылась, и Шаса испытал острое разочарование. Он чувствовал: происходит что-то жизненно важное. Этот светловолосый незнакомец с желтыми кошачьими глазами, который знает его имя и что оно значит, задел глубоко в нем что-то опасное; будоражащее поведение матери, неожиданная краска, залившая ее шею и щеки, что-то в ее глазах, чего он никогда раньше не видел. Ведь не чувство вины? Неуверенность, совершенно для нее не характерная. В мире, который был Шасе знаком, мать всегда и во всем уверена. Ему отчаянно захотелось узнать, что происходит за этой закрытой дверью. Стены здания – из гофрированных стальных листов…

«Если хочешь что-то узнать – узнай», гласило одно из высказываний матери, и Шаса, опасаясь только того, что она поймает его, направился к боковой стене конторы, легко ступая по гравию, чтобы камешки не скрипнули под ногой, и прижался ухом к нагретому солнцем рифленому металлу.

Но, как ни старался, слышал только неясные голоса. Даже когда светловолосый незнакомец заговорил резко, Шаса не сумел разобрать ни слова, а голос матери звучал негромко, хрипло и невнятно.

«Окно», – сообразил он и быстро направился к углу. Но, завернув за угол с намерением подслушивать у открытого окна, неожиданно обнаружил, что на него смотрят пятьдесят пар глаз. Управляющий и его бездействующие рабочие все еще стояли у входа на фабрику; когда Шаса появился из-за угла, все замолчали и уставились на него.

Шаса мотнул головой и отвернулся от окна. Все продолжали смотреть на него, и он, сунув руки в карманы широких фланелевых штанов и изображая невозмутимость, пошел по длинному деревянному причалу, как будто с самого начала собирался сделать именно это. Что бы ни происходило в конторе, ему не удастся это подслушать, разве что он сумеет вытянуть что-то из матери позже, но на это Шаса не очень надеялся. Неожиданно он заметил у причала четыре траулера, глубоко осевших в воде под тяжестью серебряного груза, и его разочарование чуть уменьшилось. Вот возможность немного развеять однообразие и скуку жаркого дня! Он быстрее зашагал по доскам причала. Корабли всегда интересовали его.