Число зверя - Йорг Кастнер

Вздохнув, Антония потянулась к маленькой кружке, сунула ее под паровой клапан, нажала соответствующую кнопку, и ветхий кофейный аппарат, шипя, вступил в состязание с радио и феном. Когда молоко вспенилось и наполнило чашку, так что пена аккуратно легла сверху на капучино, Антония украсила напиток сердечком из какао-порошка. Фен замолчал, но Катерина не спешила выходить из ванной. Антония бросила нетерпеливый взгляд на наручные часы. Овальный циферблат был украшен пестрыми камешками, выглядевшими именно на ту небольшую сумму, которую она за них заплатила. После смерти Джулио приходилось следить за расходами, а у девочки в возрасте Катерины много желаний.

Антония подбежала к ванной, постучала в дверь и крикнула:

– Выходи, Катерина, тебе пора!

– Я хочу одеться как следует, – раздался из-за выкрашенной в белый цвет двери глухой и упрямый голос. – Я же не могу пойти в школу полуголой!

– Именно в таком виде ты и пойдешь, если не поторопишься! У тебя было достаточно времени, милая.

Милая.

Это означало, что Антония теряет терпение. С тех пор как четыре года назад Джулио, отец Катерины и муж Антонии, погиб, мать и дочь очень сблизились. Когда, совершая покупки, они вместе смеялись, их можно было принять за сестер или подруг. Эта тесная связь привела к тому, что Антония многое позволяла Катерине, но когда она называла дочь «милая», та понимала, что шутки кончились. Не прошло и трех минут после того, как Антония постучала в дверь ванной, как Катерина уже стояла перед ней, полностью одетая. Она надела облегающие джинсы и белую рубашку, которая вообще-то была слишком короткой. Когда Катерина наклонялась, ее спина была голой.

– Ты очень легко оделась, – заметила Антония скорее по привычке и из чувства долга, чем в надежде вызвать какую-то реакцию. – Сумасшедший март еще не закончился. Когда солнца нет, холодно.

Но Катерина ее совершенно не слышала. Она сделала глоток капучино, пожаловалась, что он уже остыл, и бодро затрещала, рассказывая о мальчиках в своем классе и о том, как они стараются произвести впечатление на девочек. Слушая ее болтовню, Антония окидывала дочь оценивающие взглядом. Катерине было четырнадцать лет, и ее худое тело развивалось на глазах. Она превращалась в привлекательную девушку. Красивые, до плеч, слегка вьющиеся волосы обрамляли ее хорошенькое личико. Скоро, подумала Антония скрепя сердце, она и впрямь начнет интересоваться одноклассниками. И не только.

– А что ты сегодня будешь делать, мама? – спросила Катерина, салфеткой вытерев с губ молочную пенку.

– Работать, как и всегда.

– И над чем ты потеешь? Над книгой о катакомбах?

– Нет, рукопись пока лежит у твоих бабушки с дедушкой. Над ней я работаю только по выходным. Это не срочная работа, да и денег приносит не много.

Катерина нагнулась и схватила кожаную сумку.

– А что приносит больше денег?

– Я редактирую перевод исторического детектива, который купило одно издательство в Германии. Кстати, сроки поджимают.

– О чем эта книга?

– Об Амстердаме семнадцатого века, об убийствах в окружении Рембрандта.

– Весьма увлекательно, – заметила Катерина, с трудом подавив зевок, и чмокнула мать в щеку. – До вечера, мама. Веди себя хорошо. Будь осторожна!

Антония тоже поцеловала ее.

– Ты тоже. И поосторожнее с мальчиками!

Катерина рассмеялась, сдернула джинсовую куртку с крючка у двери и вышла из квартиры. На скрипучей деревянной лестнице раздались ее шаги.

Только теперь Антония услышала радио; там как раз начинались восьмичасовые новости. Дикторша, с характерным для представительниц ее профессии чересчур сексуальным голосом, сообщила о запланированном саммите стран Большой восьмерки, о новейших научных исследованиях всемирной климатической катастрофы и о масштабном теракте в Багдаде, после чего перешла к сообщению, заставившему Антонию прислушаться.

– Рим. Как нам только что стало известно, на Яникуле совершено загадочное преступление. Сегодня рано утром был найден труп иезуита, по имеющимся сведениям, занимавшего высокую должность в Ватикане. Как только нам станут известны подробности этого дела, мы сообщим их вам в нашей дальнейшей программе.

Иезуита, по имеющимся сведениям, занимавшего высокую должность в Ватикане, – на какую-то секунду Антония подумала о… Да нет, это было бы слишком невероятное совпадение. Она посмеялась над собой. Разговор со священником-иезуитом заставил ее нервничать, да так сильно, что она сама себе удивлялась. Она не должна придавать никакого значения этой болтовне – во всяком случае, до тех пор, пока ей не предъявят какое-то доказательство.

Она открыла стеклянную дверь и вышла на маленький балкон, под которым лежал темный и узкий внутренний двор. Но не он привлек ее внимание. Антония смотрела на близлежащий холм, на Яникул. Часто, когда она уже не могла усидеть за письменным столом и понимала, что нужно глотнуть свежего воздуха, она отправлялась туда гулять. Вот как близко к ее дому убили того иезуита. Совпадение, снова сказала она себе, дрожа всем телом. Разумеется, дрожала она из-за утренней прохлады.

Антония вернулась на кухню, закрыла балконную дверь и взяла с буфета деревянную коробочку со своими таблетками. Лекарства ей приходилось принимать регулярно. Вскоре после смерти Джулио у нее случился полный упадок сил, и врачи обнаружили у нее порок сердца. Ничего страшного, если регулярно принимать лекарства и не волноваться.

Проглотив таблетки, Антония направилась в крошечный кабинет, чуть побольше кладовки, и включила компьютер. Но как бы она ни старалась сосредоточиться на работе, в голову все время лезли мысли об убитом иезуите.

– Что-то не так с оружием, которым было совершено преступление? – спросила Клаудия Бианки, и ее взгляд переместился со лба убитого иезуита с выжженным на нем числом 666 на его грудь. – Почему оно по-прежнему находится в ране?

– Ну, ты же всегда требуешь, чтобы, когда ты проводишь осмотр места преступления, все оставалось нетронутым, – ответил ей Альдо. – Мы все фотографируем и измеряем. И кинжал можно вытащить в любой момент.

– Хорошо.

Клаудия достала из кармана куртки медицинскую перчатку, привычным движением натянула ее и склонилась над убитым. Уже протянув руку к кинжалу, она неожиданно замерла, когда ее лицо вплотную приблизилось к голове мертвеца. Навсегда застывшая улыбка одновременно притягивала и раздражала ее. Пусть Монелли говорит что хочет, но Клаудия не верила в то, что это всего лишь результат дрогнувшего в агонии нерва. Улыбка на лице Сорелли казалась такой настоящей, такой глубокой, будто в последние мгновения своей жизни он увидел перед собой нечто невероятно прекрасное.

– Как иезуит, он наверняка был глубоко верующим человеком, – заметил Альдо, словно прочитав ее мысли. – Возможно, он обрадовался предстоящему воскрешению, встрече с Богом.