Вкус жизни (сборник) - Владимир Гой

Красотка Мэй завалила ко мне в кабинет перед самым утверждением моего проекта и, строго посмотрев мне в глаза, сказала:

– Билл, не сдавайся!

На это я ей со смехом ответил:

– Ну что ты, Мэй, Боливар не выдержит двоих, к тому же ты меня знаешь.

Комиссия во главе с самим мистером Трэнксом утвердила мой проект, все – новая должность была у меня в кармане.

…Все уже разошлись, в баре остались только мы с Феликсом. Море выпитого виски приятно туманило глаза, и, как всегда бывает, начался разговор за жизнь. Меня так и подмывало сказать: «Ты такой классный парень, но вот жалко, что пидер, – но что-то меня удерживало, и вместо этого я говорил: – Давай еще по одной», на что он так безропотно соглашался, что становилось его как-то даже жаль, хотелось его обнять, а еще эти печальные глаза…

Веки с трудом разорвали слипшиеся ресницы, в глазах стояла муть, а во рту тяжелая горькая слюна и сухость. Чья-то рука нежно поглаживала меня по животу. Я боялся повернуть голову, мое сознание оборвалось, когда мы с ним целовались в машине взасос и клялись друг другу в вечной дружбе.

Рука продолжала меня ласково поглаживать, и мне начинало уже это нравиться, я повернул голову и – о боже! – это оказалась Кэт. Она, увидев в моих глазах вопрос, сказала: «Тебя вчера на машине Феликс подвез, а ты все с ним расставаться не хотел, еле уговорили, ну ты набрался, – и, чмокнув меня в щеку, добавила: – Ты у меня – талант».

Стимс любил животных, у него дома жили маленькая собачка со странной кличкой Дура и большой красно-зеленый попугай Билл. Кто ему дал это мужское имя, Стимс не знал, но когда попугай вдруг ни с того ни с сего забеременел и начал нести пустые яйца, он понял: вкралась ошибка то ли природы, то ли человека, и Билл стал Беллой. Кроме всей этой живности на его подворье, как и положено любому лесничему, сидел на цепи огромный черный волкодав, и назван он был самим Стимсом – просто Волк.

До ближайшего жилья от его зимовья было дня три езды на джипе по ухабам и рытвинам лесной дороги, так что его ближайшими друзьями были эта троица, а также две коровы, шестнадцать овец, два петуха и множество несушек. Многие, кто добирался до его жилья, считали его сущим чудаком, потому что в свои сорок пять лет живет он бобылем здесь, в этом странном окружении. Некоторые даже советовали приобрести ему вместо жены козу, мол, хлопот меньше, да заодно и молоко давать будет. Но он не обижался, только посмеивался в свои густые седые усы и отмалчивался, – что этим пришлым объяснять, все равно не поймут. А им так бы хотелось узнать о нем побольше: как он тут оказался, почему поменял тот шумный мир на этот и почему так не любит охотников. Но Стимс молчал, подбрасывая в огонь колотые поленья, смотрел на языки пламени, и мысли его возвращались в прошлое, а треск огня напоминал ему хлесткие выстрелы из карабина в ночи.

В самом начале лета на краю огромного поля, покрытого миллионами цветов и благоухающих трав, появился на свет маленький олененок. Он был в восторге от окружающего его мира – яркое солнце, большие деревья, маленькие цветы, а рядом красавец олень-папа и изящная, как статуэтка, мама. Но тут Где-то недалеко в лесу раздался хруст ломающейся ветки, олени встрепенулись и бросились через поле к соседнему лесу. Олененок еле-еле поспевал за ними, неокрепшие ножки еще не научились держать слабое тельце, и, перепрыгивая через глубокую канаву, он споткнулся и кубарем полетел вниз. Он никак не мог выбраться из этой канавы, копытца соскальзывали по глине, и когда ему казалось, что еще немножко, и он выберется, он опять оказывался на самом дне.

Утром Стимс обходил свои лесные владения и вдруг услышал, как со дна Чертова оврага раздается какой-то странный плач – то ли ребенка, то ли животного. Он осторожно подошел к краю оврага и глянул вниз: там на самом дне лежал маленький олененок, перепачканный с головы до копыт, и по-своему плакал. Стимс спустился на дно оврага и подошел к этому чуду природы, которое дрожало от холода и голода. Стимс снял с плеч брезентовую куртку и укутал ею олененка, у которого от усталости не было даже сил сопротивляться. Но не простое это дело – выбраться из канавы с олененком на руках, у Стимса ноги так же соскальзывали по глине, и они уже вместе съезжали вниз. В конце концов он нашел выход – выбивая носками сапог подобие ступеней, медленно, шаг за шагом выбрался на поверхность. Олененок, увидев, что вокруг опять большое поле цветов, стал отчаянно сопротивляться, пытаясь вырваться, мотал головой и перебирал ногами, но Стимс крепко прижимал его к себе, понимая, что один, без защиты, он в этом лесу не жилец.

Эд Хардсон был невысокого роста и довольно щуплый человечек. Но, несмотря на это, он пользовался большим уважением в городе за хитроумные финансовые махинации, которые приносили ему хорошие дивиденды. Однако жизнь в провинциальном городке была ему до чертиков скучна, каждый знал тут друг про друга все: кто с кем переспал, у кого появилась новая любовница, кто сменил свою ориентацию, и так до бесконечности.

Его жена Лиззи, несмотря на свои двадцать семь лет, возглавила клуб деловых женщин, которые ни черта не смыслили в делах, но очень любили покрасоваться на каких-нибудь благотворительных балах, где создавали видимость высоких духовных порывов. Многие считали, что они с таким же, а может, и с еще большим удовольствием могли бы и поработать на благо бедных на панели и раздать заработанное нуждающимся. В общем, город жил своей жизнью, как простой человек, и все в нем было перемешано – и плохое, и хорошее.

Лиззи уже давно не интересовала Эда как женщина, так, иногда по пятницам он исполнял свои супружеские обязанности и возвращался в свою спальню без должной радости. Чего-то ему не хватало в этой жизни – нет, не женщин, не денег, а чего-то такого, чего он даже и не знал.

Жил Стимс в десяти милях от города, что позволяло ему иногда выезжать туда из заповедника и быстро возвращаться назад: все было под рукой – и бензоколонка, и магазин. Он привез своего маленького подопечного домой, долго и старательно отмывал его от сухой, слипшейся с шерстью коричневой глины, а потом внес в дом, укутал олененка в старое шерстяное одеяло, положил на плюшевый диван в коридоре, а сам поехал в магазин за молоком – у него тогда не было ни коровы, ни овец.

Стимс назвал олененка Подкидыш. Через три месяца он отзывался на эту кличку и, как собака, подбегал к Стимсу и лизал ему руки, ожидая сладкое печенье. В округе уже все знали о Подкидыше и с удовольствием заезжали поглазеть на него и показать детям, поэтому недостатка в сладком у него не было. Но больше всего Подкидышу нравилось выходить со Стимсом на прогулку в лес, правда, у него был ошейник, так, на всякий случай, чтоб не убежал – молодой еще, волки могут задрать. Сквозь густые ветви деревьев сияло солнце, и Подкидыш очень любил смотреть на него, такое яркое, красивое. А еще ему нравилось, когда Стимс клал на его спину свою тяжелую сильную руку и почесывал пока еще мягкую шерстку.

Шло время, на деревьях начали облетать листья, медленно подбиралась зима, шерсть олененка стала густой и жесткой, а на красивой, гордо посаженной голове обозначились маленькие наросты будущих рогов. Первый снег он встретил осторожно, поднимая вверх свой черный нос и принюхиваясь к падающим снежинкам, которые превращались на нем в воду и стекали каплями на землю, а он все стоял и завороженно смотрел на непонятное белое чудо.