Частица на краю Вселенной. Как охота на бозон Хиггса ведет нас к границам нового мира - Шон Кэрролл

Из истории известно, что некоторые выдающиеся физики были весьма религиозны. Так, Исаак Ньютон – пожалуй, величайший ученый всех времен и народов – был набожным христианином, хотя и гетеродоксом, и провел не меньше времени за изучением и толкованием Библии, чем за занятиями физикой. В XX веке у нас есть пример Жоржа Леметра – космолога, разработавшего теорию «первобытного атома», которая сейчас известна как модель Большого взрыва. Леметр был священником и по совместительству профессором Католического университета в Лёвене (Бельгия). В модели Большого взрыва наша наблюдаемая Вселенная возникла около 13,7 миллиардов лет назад в особый момент времени из точки с бесконечной плотностью. А по христианской версии мир был создан Богом в некий момент времени. Между двумя этими версиями есть очевидные параллели, но Леметр всегда был очень осторожен и не смешивал свои религиозные взгляды с научными. В какой-то момент Папа Пий XII попытался предположить, что «первобытный атом» можно соотнести со словами «Да будет свет!» из Книги Бытия, но Леметр сам уговорил его отказаться от этой аналогии.

В наши дни, однако, большинство физиков гораздо менее склонны верить в Бога, чем люди, не занимающиеся наукой. Если вы станете изучать то, как приспосабливается мир к выживанию в естественных условиях, вы наверняка впечатлитесь тем, как хорошо Вселенная сама справляется с этим – без всякой помощи сверхъестественных сил. Есть, конечно, яркие примеры верующих физиков, но несомненно и то, что реальная физика в своих уравнениях обходится без сверхъестественных допущений.

Так если физики не очень верят в Бога, то почему они продолжают говорить о нем? На самом деле есть два мотива: один получше, другой – похуже.

Лучший состоит в том, что Бог – очень удобная метафора в разговоре о Вселенной. Когда Эйнштейн говорит: «Я хочу знать мысли Бога», он не думает о том сверхъестественном существе, которое, возможно, представляет себе священник. Эйнштейн просто выражает так свое желание понять, как устроен мир. У Вселенной есть одно удивительное свойство: она познаваема. Мы можем изучить все, что происходит с материей во Вселенной в различных обстоятельствах, и найти удивительные закономерности, которые, как нам кажется, никогда не нарушаются. Когда все сомнения в реальности этих закономерностей исчезают, мы называем их «законами природы».

Действующие законы природы очень интересны, но еще интереснее то, что они вообще есть. Законы, известные на сегодняшний день, облечены в точную и элегантную математическую форму. Физик Юджин Вигнер был так восхищен этой особенностью реальности, что заявил: «Результативность математики в естественных науках непостижима». Наша Вселенная не просто сборная солянка из всяких предметов, случайным образом взаимодействующих друг с другом. Она – результат очень целенаправленной и предсказуемой эволюции определенных элементов материи, танец частиц и сил, поставленный гениальным хореографом.

Говоря о «Боге», физики поддаются извечному человеческому стремлению к антропоморфизму, то есть пытаются наделить физический мир человеческими чертами. «Мысли Бога» – это метафора, смысл которой – «основные законы природы». Мы хотим знать, что это за законы. Более того, мы хотели бы знать, могут ли законы природы быть другими. Вдруг открытые нами законы – всего лишь один из вариантов закономерностей, или в нашем мире есть что-то особенное? Вероятно, мы когда-нибудь сумеем, а может быть, и нет, ответить на этот сложнейший вопрос, но он – из тех, что разжигают любопытство настоящих ученых.

Другой мотив, который заставляет ученых поддаться искушению и апеллировать к Богу в своих рассуждениях о бозоне Хиггса, не так высокодуховен – просто это хорошая реклама. Назвать бозон Хиггса «частицей Бога» может быть и чудовищно неточно, но гениально с точки зрения маркетинга. Физики считают название «частица Бога» ужасным и презирают его, но оно привлекает внимание, и именно поэтому им будут продолжать пользоваться, хотя каждый научный журналист точно знает, что физики думают об этом названии.

Название «частица Бога» заставляет людей замолкнуть и прослушать теле– или радиосообщение до конца. После того как это название стало штампом, несомненно, оно будет использоваться всеми, кто попытается объяснить эту эзотерическую концепцию обычной публике, понимая, что кругом масса других претендентов на ее внимание. Допустим, вы рассказываете, что ищете бозон Хиггса, – сразу большинство телезрителей переключатся на другой канал: а вдруг Кардашьяны[1] как раз сейчас отчебучивают что-то невероятное. А теперь, допустим, вы упомянули частицу Бога. Тут, по крайней мере, на ваши объяснения обратят внимание. Кардашьянов можно будет посмотреть и завтра.

Правда, иногда это яркое название создает ученым проблемы. В 1993 году, когда Соединенные Штаты еще не отказались строить Сверхпроводящий суперколлайдер, который должен был стать более мощным, чем БАК, лауреат Нобелевской премии Стивен Вайнберг рассказывал Конгрессу о достоинствах проектируемого ускорителя. В какой-то момент дискуссия приняла неожиданный оборот. Вот фрагмент стенограммы этого заседания.

Естественно, Вайнберг был не настолько легкомыслен, чтобы на слушаниях в Конгрессе называть бозон Хиггса «частицей Бога». Но соблазн использовать метафору силен, и в разговоре об устройстве мира всегда в какой-то момент кто-нибудь да задаст вопрос, подобный тому, что прозвучал на слушаниях в Конгрессе.

На случай, если у кого-то остались сомнения: ничто из того, что мы можем найти на Большом адронном коллайдере или могли бы найти на Сверхпроводящем суперколлайдере, не поспособствует человеку в поисках Бога. Зато эти исследования приблизят нас к пониманию основных законов природы.

Ледерман и Терези дали бозону Хиггса прозвище «частица Бога» не только потому, что знали – это привлечет к нему внимание (хотя такое соображение, вероятно, приходило им в голову). В конце концов броское название вызвало столько же ругательных отзывов, сколько одобрительных. В предисловии к следующему, переработанному изданию своей книги они грустно констатировали: «Название обидело сразу две категории людей: 1) верующих в Бога и 2) не верящих в Бога. Оно понравилось только тем, кто был между».