Семейная могила - Катарина Масетти

И кухонный стол тоже, кстати, мой, и кресло в гостиной, его любимое…

Думаю, мы с Бенни восприняли это одинаково.

Как будто нас свело Провидение, крепко взяв за шкирку, и теперь волей-неволей придется решать вопросы, которые в свое время оказались нам не по зубам.

Хотя не могу сказать, что все шло как по маслу. Вся та надрывная, страстная и наивная до слез тоска, переполнявшая нас, пока мы думали, что все кончено, что нам больше никогда не быть вместе и не оставить после себя потомства, — все эти возвышенные чувства словно рукой сняло. Я с трудом припоминала, как тосковала по Бенни, ковыляя домой после работы под пронизывающим ветром, одержимая одной-единственной мыслью: поспать.

Я спала, и спала, и спала. Я спала каждую свободную минуту (чуть было не сказала «без сна и отдыха»), В обед я мчалась домой и спала, поставив таймер микроволновки на двадцать минут. Я могла втиснуться меж книжных полок в библиотечном архиве и прикорнуть на четверть часа, прислонившись к стенке, что я, собственно, и делала. Тем более когда спишь, не надо думать.

Хотя Бенни, пожалуй, было еще хуже. Он рассказал, как несколько раз кряду падал в коровий навоз, будто высшие силы пытались втолковать ему, какое же он дерьмо. И главное, как был им, так и останется. Потому что худшее было впереди — ему еще предстояло рвать отношения, перекраивать планы, нарушать обещания и идти на попятную.

В моем сомнамбулическом состоянии меня не хватало даже на то, чтобы пожалеть его или его двоюродную сестру, незнакомую темноволосую женщину, которую я и видела-то всего один раз в жизни, да и то на расстоянии; женщину, которая, по словам Бенни, была крайне порядочным, добрым, аккуратным и деятельным человеком. Когда спустя неделю после шокирующей новости мы наконец встретились с Бенни в том самом библиотечном кафе, он только о ней и талдычил, будто о каком-то ангеле-хранителе, — меня так и подмывало залепить пирожным «наполеон» прямо ему в небритую рожу. Как Анита научилась водить трактор, как взяла на себя общение с госучреждениями, какие потрясающие у нее сардельки — да Боже ж ты мой! Он что, правда думал, будто мне это интересно, когда меня мутило от одного запаха кофе и сигаретного дыма?

Я поерзала на стуле и зашлась в кашле. В каком-то метре от меня, за ободранным фикусом, отделяющим курящий зал от некурящего, сидели четыре женщины и смолили почем зря. Бенни на минуту умолк и похлопал меня по спине. «Ты что, поперхнулась? — спросил он. — Кстати, может, съешь еще одно пирожное? В молочных продуктах много жиров, тебе полезно…» За весь наш разговор это был единственный намек на то, что вскоре нам предстоит стать родителями! Вся моя затея зашаталась, как карточный домик, — неужели я в самом деле готова доверить свое будущее мужчине с чуткостью одноклеточного организма?

Правда, я склонна полагать, что все эти дифирамбы Аните были в первую очередь вызваны угрызениями совести. Я и раньше замечала, что мужчинам свойственно превозносить женщин, которых они собираются бросить. Возможно, им кажется, что это хоть как-то смягчит их вину. Ведь той, кого бросают, наверняка приятно услышать: «Дело не в тебе, ты-то у меня лучше всех!» Если Бенни когда-нибудь вздумает провернуть этот номер со мной, я ему эти слова запихну в глотку туалетным ершиком и галстук затяну! (Нет, я не страдаю от перепадов настроения! Я получаю от них удовольствие!)

Хотя другой тип мужчин, конечно, еще хуже — те, что воображают себя невинными жертвами своих занудных и/или злобных жен (нужное подчеркнуть). Вроде Стэна, который звонил мне по вечерам и гундел: «Знаешь, Биргитта никогда меня не понимала!» В конце концов я не выдержала, выпалила: «Я тоже!» — и бросила трубку. После этого-то он и отменил мой бюджет на детский кинофестиваль.

Честно говоря, понятия не имею, как сама поступила бы на его месте, — например, если б мой роман с Андерсом вылился во что-то более серьезное. Как бы я обставила разрыв? Дифирамбы, нытье или прощание по-английски, вариант для трусов? Да какая разница! Все равно, как ни крути, брошенному будет одинаково больно. Уж лучше, пожалуй, повести себя совсем по-свински, чтобы покинутый по-настоящему разозлился и поскорее забыл свою неверную половину. Ну или не знаю… Саму-то меня пока покидали лишь на смертном одре, да и то я еще долго злилась на бедного Эрьяна.

Короче, я посоветовала Бенни посильнее обидеть Аниту, пусть она порадуется, что вовремя разглядела его настоящее лицо, а потом выплатить ей солидную материальную компенсацию за ее труды. Глупость, конечно, никому не нужная язвительность, но я чувствовала себя такой усталой, что готова была уткнуться щекой в пепельницу дымящих как паровоз дам и уснуть на месте.

Ох, до чего же я уставала! А в минуты бодрствования меня либо тошнило, либо трясло от ярости, а бывало, что и то и другое одновременно. Если, конечно, я не сидела где-нибудь в углу, шмыгая носом. И ведь ничуть не легче от сознания, что во всем виноваты гормоны, только еще больше бесишься, когда тебе об этом напоминают.

Нечего тут умничать и раскладывать по полочкам мою жизнь!

Рассказать обо всем Аните было вовсе не так страшно, как я думал. Это оказалось в сто раз страшнее.

Уж не знаю, чего я ждал. Что она погладит меня по головке, помассирует шею и скажет: «Все будет хорошо, Бенни!» — как столько раз до этого?

Да и что она должна была сказать? «Пусть она поселится в спальне, а я тут, в кухне на диванчике посплю»?

Я ведь вовсе не хотел, чтобы Анита переезжала! Я так привык к ее надежному плечу, когда мы бок о бок трудились в коровнике; к ее ненавязчивому молчаливому присутствию, когда я вечерами заваливался на диван перед телевизором, включив какое-нибудь барахло по кабельному. А кто теперь будет разбираться с этой чертовой налоговой, да и захочет ли Дезире вообще сюда переезжать?

Как ни печально это признавать, видать, я по натуре двоеженец. Бенни и его гарем из двух наложниц, одна в переднике, другая нагишом. И пожалуй, третья в рабочем комбинезоне.

Если б Анита была мне сестрой, может, из этого бы что-нибудь и вышло. Она бы, конечно, фыркала, бранилась и воевала с Дезире за власть на кухне, как это делали мама, бабушка и тетя Гертруд, когда я был маленьким. От их непрестанной ругани воздух в доме был хоть ножом режь, но отец никогда ни во что не вмешивался, и в конце концов они всегда разбирались сами, подчиняясь строгой иерархии, прямо как собаки. Это только городские пытаются их растащить или поливают водой, завидев, как те делят территорию, они и сами прекрасно разберутся, хоть и шуму от них дай Боже. Это я про собак, а не про женщин на кухне. Думаю, кстати, что Креветка быстро бы уступила…

Родная сестра — еще куда ни шло, но вот двоюродную так просто в члены семьи не запишешь, тем более если ты до этого целый год спал с ней в одной постели. Пусть даже ничего сногсшибательного в этой постели не происходило. Временами казалось, что Анита с тем же успехом могла бы заниматься вязанием в процессе. Допускать-то она до себя допускала, но чтобы сгорать от страсти, хватать за задницу и тащить в постель — такого с ней не случалось. Для нее это было что-то вроде очередной домашней обязанности, на манер еженедельной стирки. Да нет, зря я так, я же знаю, что она пыталась попробовать всякие штуки, которых нахваталась в бесплатном приложении к вечерней газете: «Вот чего хотят мужчины в постели!» — но я только заливался краской, когда ее голова исчезала под одеялом. Господи, да вспомнить только, что со мной вытворяла Креветка, — я чуть сознание не терял, и ни капли смущения! Но Анита же моя двоюродная сестра! Мы с ней знакомы с тех пор, как пешком под стол ходили!