Ну ма-а-ам! - Ольга Савельева

Вот, кстати, солнце. Все любят солнце больше, чем морозы. Но ведь именно морозы помогают нам ценить солнце. А если сидеть только под солнцем, то случится передозировка и тепловой удар. У меня такое было в детстве, и я на всю жизнь запомнила, как мне было плохо.

В жизни полно бед, трагедий и проблем, Бог всем посылает испытания, и добро, живущее внутри, просто уравновешивает этот мир. Добро и любовь – это иммунитет от безжалостной реальности.

Я научу сына быть добрым. Жизнь научит его быть злым. И внутренний баланс превратит это сочетание в характер моего сына, с которым он и станет взрослым дядей. Дядей Даней. Моим сыном, чьим-то папой, чьим-то соседом…

Сын делает уроки, а я читаю дочке сказку. Только что мы с сыном болтали про фильмы, про то, что такое сценарий и как сложно снимать кино.

Теперь пришло время потусить с дочкой. Книжку принесла сама Катюша – это сказка про сестрицу Аленушку и братца Иванушку. Кате нравится, что это книжка-трансформер: каждую страничку переворачиваешь, и там появляются 3D-дворцы, герои, деревья, все можно потрогать.

Я открываю книжку и читаю:

– Жили-были старик со старухой, и были у них внуки – сестрица Аленушка да братец Иванушка. Умерли старик со старухой. И тогда…

И тут сын вдруг комментирует:

– Неплохо так сценаристы выпилили главных героев прямо во втором предложении.

Слово «епитимья» у верующих людей означает наказание за совершенный грех или неправедную жизнь. Епитимья – это, например, пост как воздержание от вкусной и разнообразной еды или длительные молитвы.

Наше общество – это люди. Их много, и они очень разные. Помимо заповедей, которые придумал Бог, очень много правил для выживания в социуме придумали люди. Некоторые правила обозначены в законах, некоторые – только в поле здравого смысла. Ну, например, нельзя радоваться на похоронах – нужно скорбеть. Этого нигде не написано, но это так.

Тот свой грех я помню в мельчайших подробностях. Моя дочь сильно болела и цеплялась за жизнь. Выжила, но в бою потеряла слух. Передо мной как матерью стояла задача прорваться в тыл врага и отвоевать слух: организовать операцию.

Те дни я помню смутно. Я не жила – продиралась сквозь время. Нужно было выкарабкаться из вторника и как-то дотянуть до среды. Со стороны я выглядела вполне собранной и целеустремленной женщиной, решала вопросы с предстоящей операцией, вникала в специфику высокотехнологичных имплантов, которые заменят дочери слух, составляла документы.

Только глаза всегда были опухшие и заплаканные. «Ну мало ли… – думали люди. – Ну, аллергия…»

Однажды я пришла домой раньше обычного. Что-то там у меня не получилось, ерунда какая-то – справку мне не дали, что ли, или печать не поставили. В любой другой момент это была бы просто жизненная рутина, но именно в тот день это была трагедия вселенского масштаба.

Я поняла, что больше не могу. Я рыдала со всем отчаянием, на которое была способна, до икоты, трясущихся рук и нервного срыва. Я закрыла дверь в комнату, где истерила, но плакала так громко, что все равно все было прекрасно слышно. Муж у меня не железный. Он больше не мог выносить моих слез и «выгнал» меня.

– Сходи на маникюр, я тебя умоляю, – сказал он. – Или в магазин. Или в кино. Куда угодно. Купи себе чертовы туфли, платье. Что-нибудь. Тебе необходимо развеяться. Ну что ты как загнанный зверь?! Я не могу видеть и слышать твои слезы.

Он практически вытолкал меня из дома. Я помню, как стояла на лестнице и с интересом рассматривала свои обломанные, стертые, искусанные ногти. Да, нужно пойти на маникюр, и я пошла на автопилоте в ближайший салон.

Обычно я приходила на маникюр и говорила: «Сделайте красный!» Мне приносили на выбор десяток оттенков красного, я закатывала глаза. Вот напридумывали женщины какую-то ерунду, сто оттенков одного цвета, френчики, пилочки, формы ногтей, ну делать, что ли, нечего, ну ей-богу!

– Любой красный, – с легкой досадой отвечала я. – Мне все равно.

А в тот злополучный день… Знаете, я никогда так вдумчиво не делала маникюр, так тогда. Я выяснила всю палитру цветов, с интересом перебирала радугу оттенков, вникала в преимущество гелей над лаками и наоборот, внимательно прослушала лекцию о новинке – лаке, меняющем цвет в процессе сушки. Я выглядела как фанат маникюра, который по ряду причин был долго лишен возможности сделать его и теперь просто дорвался до счастья.

А на самом деле я просто пыталась выключить себя на час из непроходимой боли, вылезти из колодца моей беды и целый час, зажмурившись, просидеть на солнце. Которое, кстати, светит для всех одинаково, просто до некоторых, кто очень глубоко в колодце, лучи не достают.

Я насильно выдрала себя из болота и честно прожила тот час маникюром, а не предстоящей операцией моего ребенка. Мне был необходим этот час. Потому что я мать, которая должна спасти своего ребенка, а для этого необходим колоссальный ресурс нервов и выдержки, а стресс и страх выкачивают его каждую минуту, и вот хотя бы на час заткнуть эту утекающую энергию маникюром было жизненно необходимо.

Домой я вернулась покладистая, спокойная, чуть виноватая. Мои пальцы блестели леденцами. Я стала готовить нормальный обед впервые за несколько месяцев. Придумала сложносочиненные блюда – суп и лазанью.

– Ох, маникюр творит чудеса, – сказал муж, обнаружив меня на кухне среди продуктов.

На сковороде уже весело шкворчали овощи, источая вкусный, давно забытый аромат домашней еды. А я просто хотела еще час прожить вдумчиво, сосредоточившись на готовке. Я заставляла себя думать о рецепте, ингредиентах, о том, что сначала тертую морковь или перчик, о чем угодно, кроме того, что хирург со скальпелем скоро будет делать надрезы на голове моей дочери. А там, глядишь, среда закончится и наступит новый день. Нужно только придумать, как переползти из четверга в пятницу.

Я написала об этом пост в своем блоге – фактически призналась в преступлении, ведь только плохая мать может скакать по маникюрам, пока семья проживает трагедию. Я ждала осуждения, брезгливого «Да как так можно?». Я была готова, что меня заклеймят позором и наложат епитимью – придумают наказание за мое преступление.

Но случилась удивительная вещь. Люди стали писать комментарии и письма, где рассказывали о своих поступках, совершенных в состоянии глубокого душевного пике. Вот женщина рассказывает, как купила дорогой красивый плащ, пока ее крошечная дочь лежала в реанимации для новорожденных. Она принесла туда сцеженное молоко, к ребенку ее не пустили, велели идти домой. А дома кроватка, игрушки, ползунки… Она не могла вернуться домой одна и пошла по магазинам. Увидела тот плащ. Дорогой, желтый, бестолковый. Она его надела и поняла, что купит. Он стоил как три четвертых ее зарплаты за месяц, а деньги были нужны: впереди борьба, врачи, реабилитация.