Матерый мент - Алексей Макеев

– Здравствуйте, вы – Любовь Александровна? Я – полковник Гуров, из управления. Петр Николаевич звонил вам недавно. – Слова давались Льву с трудом, особенно «здравствуйте», резанувшее своей неуместностью. Необходимость встречаться с людьми, только что получившими страшный, калечащий жизнь удар, расспрашивать их по горячим следам была одной из самых тяжелых сторон оперативной работы. Гуров никогда не смог бы забыть, как лет пятнадцать назад ему пришлось расспрашивать обезумевшую от горя мать зверски изнасилованной и убитой восьмилетней девочки… Тогда они со Станиславом взяли насильника и выродок получил по заслугам, но Гуров помнил, что, идя двумя днями позже встречи с матерью погибшего ребенка на смертельный риск, на «ствол» в руках маньяка, он был куда спокойнее и увереннее, чем когда смотрел в мертвые глаза женщины…

– Здравствуйте. Проходите. – Высокая стройная женщина, одетая в строгий темно-синий костюм и белую блузку с наглухо застегнутым воротником, пропустила Гурова в просторную прихожую, захлопнула дверь и повернулась к нему лицом. – Как вас зовут?

Ей было на вид лет пятьдесят с небольшим, хотя Гуров уже узнал, что вдова и убитый ученый были ровесниками, значит, ей шестьдесят четыре года. Коротко остриженные и тщательно причесанные, чуть тронутые сединой темно-русые волосы, лицо бледное, спокойное, но какое-то застывшее. Никаких следов косметики. Серо-зеленые, большие припухшие глаза женщины смотрели на него, но, казалось, ничего не видели. «Не спала всю ночь ни минуты и много плакала, – понял Гуров, – а сейчас держится на характере и силе воли. Не соврал Петр, не будет тут истерик».

– Лев Иванович, если вам удобнее – просто Лев. Где мы можем поговорить, Любовь Александровна?

– Давайте в кабинете у Саши… – Она сглотнула мешающий ей комок в горле. – У Александра Иосифовича. Там и телефон, если вам нужно будет кому-то позвонить. А я жду звонка от детей. Павлик, наш старший, знает уже, – она опять судорожно, тяжело сглотнула, – он сказал, что сам Валюше в Сиэтл позвонит. Не снимайте ботинки, Лев, не надо.

Они прошли по короткому коридору. Перед раскрытой дверью комнаты лежала громадная черная собака. Подняв голову, она посмотрела на Гурова пристальным, тоскливым, совсем человеческим взглядом и тихо, на очень низких нотах зарычала.

– Спокойно, Черч. Это свой. – Женщина нагнулась и потрепала шею пса. – Заходите, Лев. Присаживайтесь, пожалуйста. Там, на столике, пепельница, если хотите, можете курить. – Она села в кресло у небольшого полированного журнального столика и пододвинула к себе открытую пачку сигарет. – Я закурю.

«Вот и еще один свидетель, – Гуров посмотрел на собаку. – Жаль, что говорить не умеет, хотя что бы он мне важного такого рассказал… А сигареты, идиот беспамятный, я опять купить не удосужился». Он сел в кресло напротив и быстро окинул взглядом кабинет покойного Александра Ветлугина. Несколько громадных антикварного вида книжных шкафов и навесных полок, забитых книгами. Большой, явно старинный, письменный стол и рядом стол поменьше, с телефоном, мощным компьютером и принтером. Застеленная пестрым пледом кушетка в углу. Над столом – фотография в рамке, хитро улыбающийся толстяк с острыми глазами и сигарой в углу рта.

– Уинстон Черчилль, – женщина проследила направление его взгляда. – Саша считал его самым выдающимся политиком прошлого века и вообще восхищался этим человеком. Собаку вот в его честь назвал… – Она горько усмехнулась. – А на лежанке этой любил отдыхать во время работы, он очень много работал дома. – Достав сигарету, женщина щелкнула зажигалкой и глубоко затянулась. – Вы, вот что, Лев… Иванович. Спрашивайте обо всем, что вас интересует, а то у меня мысли сейчас вразброд. Я крепкая, выдержу.

– Любовь Александровна, прежде всего – что точно он успел вам сказать? Как вообще это было, как вы оказались там?

– Саша только-только вышел с Черчем. Я была на кухне, пила кофе, тут – звонок в дверь. Открыла, там такая растрепанная пожилая женщина, по-моему, со второго этажа. Глаза дикие совершенно. Я сразу поняла – что-то страшное случилось. Что она кричала, дословно не помню, и как внизу оказалась – тоже. Там Саша, весь в крови, его кто-то, по-моему, мужчина, поддерживает, приподнять пытается. Он меня узнал, в глазах – такая мука… А слова его до самой смерти не забуду, он умирал уже совсем. – У нее задергалось правое веко, голос стал тоньше. – Он хрипел: «Люба! Люба, больно! Люба, это все! Наркотик, это наркотик… Петру скажите!» Потом «Скорая» подъехала, но он мертвый был уже, дальше милиция и из прокуратуры кто-то. Я еще Черча держала, он никого к Саше подпускать не хотел. Я им рассказала все, вот то же, что вам сейчас. Потом увезли Сашу, – чуть задрожавшими пальцами она достала из пачки еще одну сигарету, но не закурила ее, а положила рядом с пепельницей, – я с Черчем сюда вернулась. Часа два затем вообще – как из жизни выпали, ничего не помню. Ночью, после двенадцати уже, позвонила Павлу в Ленинград. Сообщила…

– Скажите, а когда-нибудь раньше он говорил что-то о наркотиках? Может быть, мимоходом, к слову, в разговоре на совсем другие темы, вскользь?

– Н-нет… Не припомню что-то, – после недолгого молчания отозвалась сидящая напротив Гурова женщина. – А относился к этой мерзости, как и всякий нормальный человек, то есть с омерзением.

– Хорошо, а почему вы решили, что Петр – это генерал Орлов? У мужа, у вас много знакомых с таким именем?

– Почему – не знаю, но абсолютно уверена, что права. Мы с Сашей прожили вместе почти сорок лет, тут уже без слов человека понимаешь, а в такие секунды, как вчера, все это обостряется… Нет, это Саша про Петра Николаевича, точно. А знакомые… Дайте подумать, – она с минуту молчала. – Аристархов из Киева, еще Валюшиного мужа так зовут и сына тоже, но они в Штатах уже третий год. Еще в лаборатории у Саши есть такой мальчик, Петя Сонин, младший научный, но он бы и сказал «Петя». А что, вы считаете…

– Любовь Александровна, – мягко перебил ее Гуров, – вы почти наверняка правы, и Петр – это Петр Николаевич Орлов. Но я пока настолько мало знаю, что мне важно все, любая зацепка, даже ее тень. Вот еще один важный вопрос: ваш муж был пунктуальным человеком?

– Да, Саша очень любил порядок и точность, – не задумываясь, ответила вдова, – говорил, что со временем надо быть на «вы», этот самый страшный из тиранов фамильярности не прощает. Как он меня когда-то в молодости ругал за пятиминутное опоздание! Отучил постепенно. Но при чем тут это?

– При том, что убийца знал, во сколько Александр Иосифович выйдет с собакой из подъезда, – Гуров помолчал немного, – он ждал не больше десяти минут. У вас было принято всегда выгуливать Черча в девять вечера?

– Да, в девять и утром в семь часов. Черч у нас десятый год, и каждый день, если не на даче… Когда Саша не мог, уезжал куда, то я с ним гуляла, а когда Валюша с нами жила, она. – Взгляд женщины остановился на лежащем около двери комнаты ротвейлере. – А вот сегодня никуда он утром со мной не пошел, так и лежит тут со вчерашнего. И не ест, – тихо добавила она.

– Как вы думаете, кто мог знать о таком вашем распорядке? Люди, которые часто бывали у вас дома?