Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

— Возьми кольцо! — спохватилась Ольга. И добавила коротко: — Его отработать надо. А я не хочу.

— Не в последний раз видимся. Когда приду, про должок этот напомню! — подморгнул бабе и вышел из дома. Та, вернувшись к Федоту, рассказала ему обо всем.

— Эх-х, Ольга! Горькая твоя головушка! На что тебе этот лиходей? Не убивал он! А проскажи, откуда у ево золото взялось? С неба насыпалось? На новое — не схоже. Враз видать, что ношеное, не с магазина. Вот и мозгуй, с какой бабы содрал вместе со шкурой иль жизнью? Вещь дорогая! Такое запросто не отдают. А и кто признается, как ему кольцо досталось? Задобрил тебя, ты ухи и развесила. И язык раскатала, упредила от беды. Нынче он, гад, так упрячется, что никакая милиция не сыщет со всеми собаками. Не верю я им! — говорил старик.

— Ну, а что я могла? Он не взял!

— Кольцо, снятое с мертвого иль отнятое силой у живого, счастья не приносит. Единая беда от его. Помяни мое слово! Золото за своего хозяина завсегда отомстит. Болезни навяжет страшные, от каких не излечишься, не отмолишься. Бед напустит — не выберешься до погибели. И смерть, кончина твоя, будет мучительной и жуткой. Так мне, еще мальцу, старые люди сказывали. Чужое горе никого не греет, лишь на погост толкает. Не зарься на эту безделицу! Не носи. Не держи в дому своем. Не то одолеют тебя несчастья!

— Ой, дедунь! Да я, кроме горя, ничего и не видела. Где оно, мое счастье? С самой юности слезами умывалась. Так, что подушка не просыхала. Может быть, это кольцо Мишке бабкой иль матерью подарено. А может, и купил — у какого вдовца иль другого бедолаги. Если бы за всякое кольцо убивали, бабы поизвелись бы на земле. Ну не нести же мне его в милицию, вот, мол, пришел и подарил. Ведь дурой назовут. Лучше пусть лежит себе. Вдруг про черный день сгодится, — предложила Ольга.

Но Федот хмурился. Даже на следующий день смотрел на Ольгу искоса. И кто знает, сколько осуждал бы он женщину, если б не бомжи, вернувшиеся в деревню вечером. Их карманы всегда были пустыми. Зато новостей принесли ворох. Они первым делом пришли к Федоту и затарахтели, загалдели на все голоса, перебивая друг друга:

— А Мишку вся милиция по городу шарит. Его фотокарточками все столбы пообосрали. Алкаши говорят,

что его друзья в ментовке раскололись до самой жопы. Все выболтали и на Мишку указали! Теперь ему пиздец! Не дадут дышать! Стрельнут, как собаку! Шутка ль, что отмочил, изверг!

— Да уж, не меньше расстрела влепят, — прохрипел изможденный, седой бомж, торжествуя, что сам он, пусть и бездомный бродяга, но не преступник, его не разыскивает милиция.

Ольга оглядела бомжей. Заросшие, измочаленные, оборванные, они никак не походили на мужиков. В глазах многих — отрешенность от жизни, равнодушие к себе. «Умеют ли они жалеть друг друга? Вряд ли!» — думала Ольга.

Ей в глубине души было жаль Мишку. Ведь вот ничего плохого не сделал он бомжам, ни в чем перед ними не виноват. За что ж они так возненавидели его? Может, за удачу? За то, что жил лучше их? Люди никогда не прощали превосходства ближнему и всегда ненавидели тех, кому повезло. «Так ведь теперь и Мишке нелегко. Мается по чужим углам, прячется от ментов. Всякий шаг его караулят. За что его ненавидеть, чему завидовать, осуждать? Никому неведомо, кто убил ту сучонку. Может, кто-нибудь из этих? — она вглядывалась в лица бомжей — землисто-серые, морщинистые, немытые. — Куда им! Давно все мужичье в себе растеряли…»

— Гляньте! Кто-то едет к нам! — указал Федот на машину, подъезжавшую к деревне.

— Небось, легавые! — отмахнулись бомжи.

— Эти на легковых нынче ездят.

— Значит, за нами! — сообразил кривоногий мужик. И шустро нырнул в кусты.

«Санитарка» остановилась возле горстки бомжей, сидевших вокруг Федота.

— Эй! Мужики! Принимайте пополнение! — крикнул, смеясь водитель. — По решению властей часть пустующих домов передается беженцам. Вот мы к вам первую семью привезли! Они с Кавказа. Двадцать семей сюда доставим!

Из машины тем временем вышел какой-то мужик, направился к Федоту. Поздоровавшись, спросил:

— Сколько жителей здесь осталось? По нашим сведениям, деревня брошена полностью…

— Не вовсе так! Я в своем дому коротаю век. И Ольга тож прижилась. Мы с ей коренные, местные. А и бомжи привыкают к нашей земле. Уж огород в весну засадили. Выходит, осесть хотят накрепко. Ну и еще люди жили. Верно, что теперь их нет. Но, может, воротятся…

— А пустые дома имеются?

— Куда ж им деваться? Полно! — указал дед на заколоченные. — Нехай любой занимают.

Машина развернулась.

— Выходите все! Приехали! — услышала Ольга голос мужика, подходившего к деду. И увидела беженцев.

Старики, дети, бабы вылезли из машины гуськом. Молча огляделись вокруг, сбились в небольшую тихую стайку. Будто испуганные птицы, тесно прижались друг к другу и недоверчиво смотрели на бомжей, Ольгу и Федота.

— С приездом вас! Обживайтесь, родимые! Тут вы — у себя дома! Никто не сгонит вас отсель, не забидит и ничего не отнимет. Успокойтесь! И, переведя дух, становитесь хозяевами на этой земельке! Заждалась она рук человечьих. Коль полюбите ее, сторицей воздаст за тепло! — сказал старик.

— Спасибо, отец! То, что нужно! От самого сердца слова сыскал! Я не переселенец! Меня вот с ними прислали, из города. Помочь обустроиться. Завтра начнем привозить все необходимое. Помочь нужно. Ведь свои — россияне! Бездомными остались. Их из домов выгнали! Из своих… Теперь вот переселенцами стали, — вздохнул тяжело.

— Они-то с Кавказа! Там чужими стали. А мы у себя, в своем городе, сделались лишними, не нужными никому. Навроде мусора. Выдавили нас отовсюду. Из семей, из города. Потому считаемся выселенцами! Сиротами среди родни, пришельцами на своей земле. Когда же про нас вспомните? — подал голос бомж.

— А тебе никто не помеха в человеки воротиться. Мужик, коль званье свое не забыл, постыдится на беды жалиться. Сам вспомнит, для чего ему Богом руки дадены. И не станет ждать подмоги! Своими мозолями добудет хлеб. Не мудрено нынче на ногах не устоять. И тебе, мужику, грех хныкать. Обрети себя серед своих, вернись в человеки. Тогда тебя заново мужиком назовут, — досадовал Федот. Он всегда обрывал людей сетующих, ноющих, не любил слабых и ленивых. Нередко бранился с бомжами. И теперь не стерпел: — Чужак в родном углу? Разве эдакого дуралея человеком посчитают? Он выселенец. И это на своей земле! Лишь трое с вас огород сажали. Другие пальцем не шевельнули! Чего же хотите? Не дурите головы людям! — серчал Федот. — Нехай душой поворотятся к своему дому. И оживут, зацветут у их сады и успокоится сердце в родном тепле. Не слушайте ево! — напоследок крикнул он людям, которые несмело входили в брошенный дом.

За три дня сюда и впрямь перевезли беженцев со всех концов света. Из Молдавии и Прибалтики, с Украины и Казахстана. Кто-то радовался, что обрел покой, другие плакали, вспоминая брошенное и отнятое.

Ольга мало общалась с переселенцами. А к Федоту многие приходили за советом-подсказкой. Некоторые враз взялись за ремонт домов. Очищали колодцы, строили баньки, перекладывали печи. Женщины пошли на огороды, обкапывали деревья в садах. Детвора под присмотром старших плескалась в речке. Старухи управлялись в домах.