Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях - Наталья Александровна Селиванова

согласны с традиционным представлением о роли женщины в обществе?

— Вполне. Боюсь, правда, в нашем обществе уже не найдется женщины, которая скажет, что этот идеал ей годится. Похоже, в женском сознании произошли какие-то необратимые изменения. Иначе чем объяснить, что сегодня не так мало женщин могут спокойно заниматься домом, детьми, мужья обеспечивают… А они все решают, счастливы или нет.

Так вот эти изменения привели к тому, что женщина видит в мужчине скорее соперника, чем партнера. И получается, что она вольно или невольно стремится не к совместному строительству с разграниченными функциями, а к борьбе — вырвать, победить, занять его место. С другой стороны, среди женщин есть яркие, талантливые натуры, и стремление к уважению или, скажем, желание славы вроде бы понятно, но…

— …за все придется платить?

— В конечном счете, да. Когда-то академик Беляев руководил экспериментом, связанным с одомашниванием черно-бурых лисиц. Для этой цели ученые отбирали самых спокойных, ласковых животных. Через некоторое время у лисиц возникли серьезные изменения: они вдруг стали лаять, и качество меха резко ухудшилось. Я далека от прямых аналогий, но мы же хорошо понимаем, что поношение природы рано или поздно аукается.

— Но помимо вечной раздвоенности женщине приходится нередко решать и другую проблему, как ужиться с мужчиной, полностью понять его. В рассказе из цикла «Девочки» вы пишете: «Они были слишком малы, чтобы знать, какие опасные и враждебные примеси бывают подмешаны к человеческой любви». А вам лично эти «примеси» не оказывали злой услуги?

— У каждой из нас свой опыт. Все пять лет первого брака и я, и мой муж постоянно доказывали свое первенство, что и привело к разводу. Пережив развод, постепенно я научилась отступать, уступать, не идти в бой, когда знаешь, что удачи не видать. То же самое происходит и с воспитанием детей. Мать раздражает, что сын подстригает ногти лишь после десятого напоминания, медленно одевается и пр. Нужно задаться вопросом, насколько важно для тебя именно сейчас, и притом яростно, бороться с детской небрежностью… С годами я стала компромиссным человеком. Добрые отношения, любовь для меня всегда важнее отстаивания каких-либо принципов.

— Ваша проза кажется мне сродни урокам мудрости. Поэтому и хочется поговорить о жизни, людских судьбах. Но все-таки, как рождаются рассказы?

— Все начинается с персонажа, с человека, который меня чем-то заинтересовал. В «Народе избранном» у одной из двух нищих женщин, героинь рассказа, есть прототип. Она, хромая, пьющая, с умным наглым лицом. Я придумала ей биографию, вовлекла в некую ситуацию.

Цикл рассказов «Девочки», который вы уже упоминали, рожден загадочностью самой темы — тайной взросления близнецов. Известно, что детский эгоизм очень силен, а тут рядом живет существо, как две капли воды похожее на тебя. Люди, восхищаясь забавной игрой природы, даже не представляют, какую борьбу, какие страсти и какие драматические повороты им двоим предстоит пережить.

— Говорят, премьера спектакля, недавно поставленного в Париже Львом Додиным по произведениям Владимира Сорокина, Венедикта Ерофеева и вашим, прошла с огромным успехом. Кроме пьес, вам заказывают киносценарии. Скажите, с возрастом писать труднее или легче?

— Конечно, труднее. В простоте и невинности можно ведь и что-то хорошее совершить. А когда человек искушен, многое попробовал, и в общем-то, в глубине души знает предел своих возможностей — вот тут и начинаются «хождения по мукам».

— Ваш идеал — семейный очаг, дети, любовь. В то же время литературная работа, на мой взгляд, принесла серьезные результаты. Что же для вас все-таки важнее?

— Со мной как-то мудро обходится жизнь. Подрастали мои дети, и высвобождалось внутреннее пространство для собственного творчества. Первая книжка «Сто пуговиц» вышла в Детгизе в 1983 году. Вторая — сборник рассказов «Восковая уточка» — была адресована детям постарше. В сущности, я сочиняла для взрослеющих детей. Все, что вы читаете теперь, я написала, когда сыновья занялись в жизни своими делами. Боюсь, что это может плохо кончиться, — грядущий мой читатель будет девяностолетним.

ГАЗЕТА УТРО РОССIИ

21.04.1994

Жизнь очень похожа на джаз

Джаз — великая культура. Музыканты, позволяя себе «импровизацию в заданном квадрате», общую картину стиля должны выдерживать безупречно. Петербургский писатель Валерий Попов считает, что джаз — это еще и стиль общения, литературы и даже жизни.

«Что же такое джаз в жизни?» — с этого вопроса и начался наш разговор.

— Для меня короткая, как полярное лето, эпоха Хрущева запомнилась не столько общественным взлетом, сколько, я бы сказал, физиологическим взрывом. Поступив в 1957-м в модный тогда в Питере электромеханический институт, мы не учились специальности. Словесные игры, невероятные розыгрыши, постоянный «стеб» над всеми и вся — вот что нашу компанию заботило с утра до вечера. Гильдин, Рябкин, Рыжов — в общем, первая «вольница», о которой в Ленинграде еще долго ходили легенды. Много позже, в Париже, Рябкин украл мой пиджак, как оказалось, чтобы поужинать в ресторане. Вернувшись, он принес мне маленький бутерброд и сказал: «Не сердись».

— Когда говорят о 60-х годах, обычно сосредоточиваются именно на политическом значении оттепели. А вы, получается, ощутили волю в самом точном ее значении?

— Политика для нас существовала как повод для шуток. Может быть, мы своим пренебрежением, скорее, превосходством косвенно сыграли в ней немаловажную роль. Так, постепенно удавка к 1985 году ослабела. Мы замечали, что наш стиль потихоньку развращал правительственные сферы. На высоких трибунах коммунисты учились говорить с иронией. Что в конце концов и погубило советскую власть.

После института я начал писать прозу. Встреча с Бродским, Довлатовым, Шемякиным стала для меня настоящим счастьем. Эти люди — какой-то сгусток таланта и душевной открытости.

— Ваше имя никогда не было связано со скандалом. Стало быть, издательская судьба «при большевиках» складывалась удачно?

— Я понимаю, что скандальный путь эффектнее. Но меня не привлекала безвкусная стилистика диссидентства. Первая книжка «Южнее, чем прежде» без шума и треска вышла в ленинградском отделении «Советского писателя» в 1969 году. Правда, однажды меня хотели разбирать на каком-то важном заседании. Я спросил: «А где оно будет проходить?». Возникла долгая пауза. Потом я услышал высокомерное: «Как где? В Смольном». Впрочем, никакого огня моя персона не вызвала… Знаете, мне всегда помогает убеждение: в жизни так много счастья, что с ним трудно расправиться.

— В чем же, по-вашему, заключается счастье?

— Выдержать жизнь. Победить ее. Достичь блеска во всем. Уловить благодать жизни. Брюзжание, критика, недовольство божественным даром, что являет собой жизнь, вызывает во мне мощное внутреннее сопротивление. Человек должен все сложить и склеить.

— Нет ли в таком подходе нарочитого бодрячества, некоего