Заколдованная Элла - Гейл Карсон Ливайн

Я закивала.

— Где ты это взял?

— У эльфов. Это эльфийская работа. В керамике они чудеса творят. Это сделал один ученик Агаллена. Я всегда хотел подлинного Агаллена, но так и не смог достать.

— Куда ты его поставишь?

— А куда ты хочешь, Элла?

— На подоконник.

— А не в твою комнату?

— Куда угодно, главное — на подоконник.

Тогда замок будет смотреть на всех — и в доме, и на улице.

Отец долго глядел на меня и ничего не говорил.

— Хорошо, я скажу покупателю, чтобы поставил его на окно?

— Как? Ты его продашь?!

— Элла, я торговец. Я продаю и покупаю. — И он заговорил словно бы сам с собой: — Может быть, удастся выдать его за подлинного Агаллена. Никто не отличит. — Он снова посмотрел на меня. — Ну вот, теперь ты знаешь, кто я такой: сэр Питер, торговец. А ты кто?

— Дочь, у которой раньше была мать.

Он даже слушать не стал.

— Кто такая Элла?

— Девочка, которой не нравится, когда ее допрашивают.

Он остался доволен.

— Надо же, у тебя хватило храбрости так со мной разговаривать. — Он оглядел меня. — Мой подбородок. — Он коснулся его, и я отпрянула. — Сильный. Волевой. Нос тоже мой. Надеюсь, тебя не огорчает, что у тебя иногда раздуваются ноздри. И глаза мои — только у тебя они зеленые. Почти все лицо — мое. Интересно, каким оно будет, когда ты станешь взрослой.

Да как он смеет говорить со мной, будто я портрет, а не живая девочка?

— Что же мне с тобой делать? — спросил он самого себя.

— Зачем тебе что-то со мной делать? — не поняла я.

— Нельзя же, чтобы из тебя выросла помощница кухарки. Надо дать тебе образование. — Тут он сменил тему: — Как тебе дочки ее сиятельства Ольги?

— Они меня не утешили, — ответила я.

Отец расхохотался — да-да, расхохотался, откинув голову и приподняв плечи.

Что тут смешного? Мне не нравилось, когда надо мной смеялись. От этого мне захотелось сказать об этих мерзких Хетти и Оливии что-нибудь хорошее.

— Наверное, они хотели как лучше.

Отец вытер выступившие на глазах слезы.

— Как лучше они точно не хотели. Старшая — гнусная интриганка, вся в мамашу, а младшая — попросту слабоумная. Им в голову не придет хотеть как лучше. — Тут голос у него стал задумчивый. — Ее сиятельство Ольга знатна и богата.

При чем тут это?!

— Может быть, отправить тебя в пансион вместе с ее дочками? Научишься ходить не как слоник, а как положено грациозной юной девушке…

В пансион! Без Мэнди! Там мне все время будут говорить, что делать, и придется слушаться! И будут искоренять мою неуклюжесть, и не смогут! И будут меня наказывать, а я буду мстить, и меня опять будут наказывать…

— Почему мне нельзя остаться дома?

— Пожалуй, можно приставить к тебе гувернантку. Если найти гувернантку…

— Отец, мне бы гораздо больше хотелось гувернантку. Если у меня будет гувернантка, я буду очень стараться!

— А если нет, то нет? — Он поднял брови, но мне было видно, что все это ему нравится. Потом он встал и направился к письменному столу, за которым мама просматривала наши хозяйственные документы. — Ну, иди. Мне надо поработать.

Я ушла. На пороге я обернулась и сказала:

— А может, слоников в пансионы не допускают. Может, слоникам и образования не полагается. Может, они… — Я осеклась.

Отец снова расхохотался.

Назавтра я должна была ужинать с отцом. Сидеть за столом мне было трудно, поскольку Берта заставила меня надеть модное платье с очень пышной юбкой.

На тарелки нам с отцом положили спаржу под горчично-эстрагоновым соусом. Перед отцовским прибором стоял граненый хрустальный кубок.

Когда я худо-бедно устроилась на стуле, отец подал Натану знак наполнить кубок вином.

— Посмотри, как играет свет, Элеонора. — Отец поднял кубок. — Вино сверкает, словно гранат.

— Красиво.

— Только-то? Красиво — и все?

— Ну, наверное, очень красиво… — Полюбить этот кубок? Еще чего. Отец ведь и его продаст.

— Пожалуй, он тебе больше понравится, если ты отведаешь из него вина. Ты когда-нибудь пробовала вино?

Мэнди мне не разрешала. Я протянула руку за кубком и угодила пышным рукавом прямо в горчично-эстрагоновый соус.

Но до кубка было еще далеко. Пришлось встать. Я наступила на юбки, потеряла равновесие и повалилась вперед. Чтобы не упасть, я резко оперлась рукой о стол и задела отца за локоть.

Отец выронил кубок. Кубок упал и раскололся пополам — отломилась ножка. На скатерть выплеснулся длинный алый мазок, вино брызнуло на отцовский камзол.

Я вся сжалась, ожидая взрыва ярости, но отец меня удивил.

— Зря я тебе предложил, — сказал он, промокая камзол салфеткой. — Ведь с первого взгляда было понятно, что ты немного не в себе.

Натан с горничной, которая прислуживала за столом, убрали скатерть и разбитый кубок.

— Прошу прощения, — выдавила я.

— От этого хрусталь не срастется, верно? — сердито бросил отец, но тут же взял себя в руки. — Извинения приняты. Сейчас мы пойдем переоденемся и вернемся за стол.

Через четверть часа я пришла в столовую в домашнем платье.

— Сам виноват, — сказал отец, отрезая кусочек спаржи. — Это из-за меня ты выросла дубиной стоеросовой.

— Я не дубина!

Мэнди за словом в карман не лезла — но и она никогда так меня не называла. Неумехой, растяпой, растеряшей — но не дубиной. Спотыкашкой, косорукой, недотепой — но не дубиной.

— Но ты еще молода и можешь всему научиться, — как ни в чем не бывало продолжал отец. — Наверное, стоит когда-нибудь отправить тебя в цивилизованное общество.

— Не люблю цивилизованное общество.

— Может статься, мне понадобится, чтобы цивилизованное общество любило тебя. Все, я решил. Ты поедешь в пансион.

Нет, не поеду! Не могу!

— Ты говорил, мне можно нанять гувернантку. Разве это не дешевле, чем отправить меня в пансион?

Горничная забрала у меня тарелку с нетронутой спаржей и поставила передо мной эскалоп и томатное заливное.

— Как трогательно, что ты тревожишься о деньгах. Гувернантка обойдется гораздо дороже. К тому же у меня нет времени отбирать претенденток. Через два дня ты поедешь в пансион с дочками ее сиятельства Ольги.

— Не поеду.