Трепетные птички - Лев Портной

— О, ужас! О, ужас! Я не могу составить протокол и опросить свидетелей; меня тошнит, и руки мои дрожат!

— Да что же это с тобой? — хладнокровно вопрошал второй собеседник канареечным голоском.

— Я тошнило, — раздалось в ответ.

— Ты должен взять себя в руки и исполнить свой профессиональный долг!

— Не могу!

— Да что ж это с тобой такое?!

— Как что?! Он умер, и лицо его исказила гримаса боли, и эта картина представилась моему взору!

Я открыл глаза и увидел обблевавшегося милиционера с ищейкой-канарейкой на левом плече. Обнаружив, что я очнулся, он бросился бежать через джунгли, на бегу выкрикивая:

— Он ожил, он ожил и скоро пойдет на поправку!

Приподнявшись на локте, я увидел змею, рожденную гордо уползать в кусты.

— Сучка! — я плюнул ей вслед.

В то же мгновение нечто большое и темное, возвышавшееся надо мной, опустило ко мне голову. Сначала я испугался, но это оказался вполне дружелюбный пес. Он сидел, склонив морду на бок, смотрел на меня по-собачьи преданно, тараща глаза, как чайные чашки, мельничные колеса и круглые башни, и приветливо помахивал хвостом. Самый обыкновенный пес, разве что в размерах непривычный — метра два в холке. Он вежливо обнюхал меня и в знак приветствия облобызал языком, величина которого позволила бы проявить радушие сразу нескольким людям при условии, конечно, что размер их голов превышал размер моего головного убора не более, чем в два раза. Я потрепал его по мохнатой щеке. В ответ он фыркнул, из-под слюнявых баскербрылей сверкнули белоснежные клыки, пес восторженно тявкнул и схватил меня зубами. Я оказался по пояс в собачьей пасти. Огромные зубы впивались в мое тело все глубже, дробя тазобедренные кости. Он перекусил меня пополам. Надо ли объяснять, что я умер.

Через некоторое время я восстал из праха и пепла вновь и обнаружил, что укус самого большого друга человека нанес мне серьезный моральный урон — физический-то урон он нанести мне не мог, поскольку мое тело осталось в прошлом. Нижняя часть меня, начиная с поясницы, покоилась отдельно в некотором отдалении — налицо раздвоение личности. К счастью, пес выплюнул меня недалеко от оторвавшейся задницы, по крайней мере, я дотянулся до нее руками и приладил на прежнее место. А ее приключение не заставило себя долго ждать. Это был все тот же пес. Он восторженно спешил навстречу мне, оживающему, его глаза от изумления расширялись от чайных чашек и мельничных колес до круглых башен. Он воспринял мое оживление как знак того, что я не держу на него обиды и готов поиграть еще.

На этот раз он откусил одну голову.

Вскоре я привычно воскрес, опять угнетенный раздвоением удостоверения личности, ибо сама личность не могла иметь ни головы, ни искательницы приключений, ни всего остального, что осталось в прошлом, в коммунальной квартире, которую я так неудачно разделил с Воронковыми. Мое безголовое туловище в поисках утраченного, нелепо вытянув руки и растопырив их пальцы, выписывало замысловатые кренделя, то и дело натыкаясь пустым местом на деревья, а искомая голова валялась в кустах неподалеку и делала небольшие подсказки:

— Холодно. Еще холоднее… Так, теплее. Еще теплее. Совсем тепло. Тепло. Горячо. Горячо ж, говорю! Жарко! Жарко!! Жарко же!!!

Но было поздно. Невидящее тело, поравнявшись с головой, вместо того, чтобы остановиться, наклониться и пошарить в траве, двинулось дальше, нечаянно пнув себя ногою по роже, отчего голова как футбольный мяч, посланный в десятку, на бреющем кусты полете пролетела метров десять, врезалась в дерево, к тому же наколовшись на сук, и осталась висеть довольно-таки высоко над землей. Теперь на преодоление греховной раздробленности духа потребовалось гораздо больше времени — минут семь. Пять из которых голова потратила на раздумья о том, как вести себя с тем, у кого нет головы на плечах, тому, у кого нет плеч под головою. В конце концов, этот процесс затронул рубец, оставшийся от фуражки.

— Встать! — приказала голова телу, упавшему на колени в безмолвном вымаливании прощения. — Смир-р-рно! Нале-во! Раз-два! Вперед шаго-о-ом арш! Раз-два, раз-два, раз-два-три! Напра-во! Раз-два, раз-два, раз-два-три! Песню — запе-вай! У солдата выходной, пуговицы в ряд! Отставить песню! На месте — стой! Раз-два. Выполняем упражнение «солдатская пружинка». На счет «раз» — прогиб назад, на счет «два» — наклон вперед, на счет «три» — присесть, на счет «четыре» подпрыгнуть и достать меня руками. И раз!!! Отлично — прогиб зафиксирован!!!

Но несколько прыжков не увенчались успехами социалистического соревнования. И, в конце концов, не придумалось ничего лучшего, как подобрать палку побольше и сбить ею голову. «Вот так обезьяна превратилась в человека», — подумал я, воссоединяясь.

Однако же радость моя длилась недолго, потому что откуда-то появился целый сонм чудовищ, словно спущенный с обложек книг серии «Монстры вселенной» и натравленный на меня. Они, опьяненные кровью, рыча и икая, рвали меня на части, то и дело умертвляя, а я, хотя и воскресал ежеминутно и был убежден, что не сдохну окончательно, тем не менее не избавился от животного страха смерти, и умирать каждые пять минут в страшных муках было выше моих сил. И в каждом из этих чудищ я видел кого-то знакомого, тщетно напрягал свою память, пытаясь вспомнить, кто же это, и, наконец, мне повезло. Пока гигантская серая жаба, тяжело пыхтя и испуская при каждом вздохе нестерпимое зловоние, душила меня, яркая вспышка озарила мою память и я узнал в терзавшем меня болотном исчадьи ада ту мелочную жадность, которая встала на пути благородного порыва помочь приглашенной на одну ночь Свете сменить род профессиональной деятельности, когда я подумал, что на это потребуется некая сумма денег сверх того, что я уже заплатил за вызов девушки на дом. И как только я узнал ее, жаба перестала меня душить, что и ей пошло на пользу: с нее сошли бородавки и мокроты, и она стала белой и пушистой.

Представляете, как бывает нелегко, когда, глядя на всем известное полотно Репина «Приплыли», пытаешься вспомнить, кто именно его написал — Мусоргский или Моцарт? Мозги, перенапрягаясь, принимают коленно-локтевую позу, а все вокруг давятся от смеха. Кхе-кхе-кхе, кхо-кхо-кхо, кха-кха-кха. И вдруг в этом клокочущем и кудахтающем смехе различаешь подсказку: ку-кхе-кхе-кхе, кры-кхы-кхы-кхы, никсы-кхи-кхи-кха. Оказывается, автора нужно было искать среди тех, кто ублажал не слух, а зрение. И от такой подсказки сразу делается легче, и имя «Илья Ефимович» на память приходит, и картина его на стене лучше смотрится. Вот так и со мной было. Я-то в пожиравших меня тварях пытался узнать друзей и близких, а это были мои собственные чувства, страсти и страстишки, воплотившиеся в виде разных чудищ, змей, собак и голодных ослов. А то, что произошло с душившей меня жабой, указывало путь к спасению. Стоит только в очередной атакующей меня сволочи распознать свои былые низменные чувства и пагубные страсти, как она перестает быть агрессивной и превращается в безобидную и иногда довольно-таки симпатичную зверушку.

Итак, я находился в окружении отвратных исчадий ада, порожденных похотью, корыстолюбием, жадностью и чрезмерной гордыней, свойственными молодым людям. «Эх, молодость, молодость», — подумал я с ностальгией. Тем временем еще не узнанные чудовища, оттеснив в сторонку белую и пушистую жабу, обступали меня со всех сторон и скалили алчные морды. Вот так лишь на закате дней своих по достоинству оценишь былое. Мне всегда казалось, что молодость моя прошла в серых казарменных буднях. Ан нет. Судя по многочисленной и разношерстной толпе, молодость моя была бурной.