Дамы плаща и кинжала - Елена Арсеньева

Анна Пальме провела тот же эксперимент, что и с фрейлиной Головиной, — и добилась аналогичного результата. После чего Дашкова твердо запомнила старую русскую пословицу: «Всяк сверчок знай свой шесток!»

Между прочим, сравнивая себя с Екатериной Медичи, наша Екатерина была не столь уж далека от истины. Анна де Пальме заблуждалась, думая, что лишь она является секретной агенткой императрицы. Некоторое время назад государыня уже попыталась воспользоваться услугами одной из своих фрейлин, Елизаветы Бутурлиной, для того чтобы воздействовать на мировую политику. Екатерина хотела, чтобы фрейлина Бутурлина — ни больше ни меньше! — отправилась в Стокгольм и там обольстила нескольких сенаторов, опасных для проведения русских интересов в Швеции. Выполнить задание молодой даме не удалось, однако она, удостоенная доверия императрицы, слишком много возомнила о себе и стала держать открытый дом, который злословы называли маленьким Кобленцем, памятуя, что французские аристократы, бежавшие от террора в этот немецкий городок, вели совершенно распутную жизнь.

Екатерина попыталась призвать фрейлину к порядку, однако та уверяла, что не провинилась перед государыней ничем, на нее-де клевещут злые люди. Вот тут-то Екатерина и поручила Анне де Пальме выяснить, чиста ли Елизавета Бутурлина как снег или черна будто сажа.

Спустя несколько дней пребывания в доме дерзкой фрейлины Анна с торжеством представила императрице свою добычу: несколько сатирических куплетов, написанных Бутурлиной и ее подругой, госпожой Эльтампт, и осмеивающих императрицу и ее фаворитов, в также несколько непристойных карикатур. Среди них была одна, на которой Екатерина в неприличной, сладострастной позе изображала Париса среди трех обнаженных братьев Зубовых, причем она явно затруднялась, которому из них передать золотое яблоко.

Екатерина была так разъярена этим толстым намеком на тонкие обстоятельства, что прогнала Бутурлину и Эльтампт прочь от двора. Однако нового задания Анна де Пальме получить не успела, потому что буквально спустя два или три дня императрицу разбил удар и она умерла.

* * *

«Смерть двух для меня божественных благотворителей похитила с собою и все мое благополучие», — писала позднее Анна де Пальме, намекая на кончину не только Екатерины, но и Безбородко, который пережил государыню на три года.

Наслышанный о незримых подвигах той, которую он называл не иначе, как «дама-невидимка», Павел сначала предложил Анне де Пальме место фрейлины при дворе, однако не удивился ее отказу и попросил продолжать прежнее занятие.

Увы! Несмотря на 25 тысяч рублей подарка, присланного ей императором (якобы он некогда брал деньги у Ивана Перфильевича Елагина, да забывал вернуть), «невидимка» приуныла. Она уже попривыкла, что ее донесения способствуют тихому, незаметному и безболезненному искоренению опасных зараз при дворе. Однако Павел готов был предавать ее осторожные выводы гласности и делать их доказательством еще не свершенных, а частенько даже и не замышлявшихся еще преступлений.

Поэтому Анна де Пальме стушевалась, ушла, елико возможно, в тень, сделав вид, что больна, что «утратила нюх»…

Время вполне подтвердило ее предусмотрительность, потому что очень скоро власть в России вновь переменилась, и на престол взошел Александр.

Анна де Пальме уже не высовывалась со своим волонтерством. Однажды она обожглась на своем желании служить мущине, пусть и императору, поэтому теперь решила выждать и посмотреть, как поведет себя по отношению к ней новый государь.

Скучала ли она о той поре, когда весьма лихо изобличала «ошибки современников моих», как она писала в дневнике? Видимо, да, ежели из-под пера ее в это время выходили стихи следующего содержания:

Для слов, как для людей, есть жребий роковой;

Случай играет их судьбой.

Он — их судия; они — его созданье.

Захочет — и в чести; велит — они в изгнанье.

Неистовый тиран: но свят его закон.

А император Александр кое-что знал о загадочной даме-невидимке, знал также, кто она такая. И… решил понаблюдать за Анной.

Несколько раз он проезжал мимо ее дома или нарочно встречался на верховой прогулке — в те блаженные времена цари не столь боялись за свои жизни, как правители последующих поколений: по сути дела, пока не начались покушения на Александра II, в России не уделялось особого внимания охране правящих особ.

В своей рукописи Анна де Пальме почему-то описывает эти поездки государя как попытку волокитства: «Что бы это значило? Знаю, что наш пол заслуживает особенное монаршее благоволение, но мне уже 34 года (подумала я), и, следственно, здесь что-нибудь да другое кроется!»

К слову сказать, кто-то из архивистов, определивших записки Анны де Пальме на хранение в секретных фондах, сделал пометку на полях возле сего места: «Вранье — девушкам часто грезится, что за ними гоняются мущины. Ничаво не бывало!» Как видим, автор сей памятки совершенно не поверил в попытку сей пожилой девицы пококетничать с мужчиной хотя бы в воображении!

Неведомо, сколько бы времени еще выжидала Анна де Пальме и как долго присматривался бы к ней Александр, однако случилось так, что в руки нашей дамы-невидимки случайно попал материал, разъясняющий, кто на самом деле был виновником случившейся недавно смерти Валериана Зубова — младшего брата бывшего фаворита и прямого участника переворота 11 марта 1801 года. Александр, хоть и удалил от двора почти всех, кто мог бы даже косвенно напомнить ему, что столь осуждаемое им цареубийство произошло с недвусмысленного согласия благородного царевича, все же старался смыть с себя всякие подозрения в мелкой мстительности бывшим соратникам по комплоту. Поэтому он очень опасался, что смерть Зубова будет приписана ему. Однако некое письмо, добытое Анной де Пальме, позволяло предположить, что речь идет всего лишь о crime passionnel,[11]а более ни о чем.

Александр вступил с Анной де Пальме в осторожную переписку, о которой она упоминает в воспоминаниях столь же осторожно: «Открыла я ему, сколь много я была облагодетельствована его августейшей бабкою и чем я при ней в тайне занималась. И так объяснившись ему во всем том, в чем только можно было, не упустила я тронуть некоторые предварительные струны, касающиеся до благоразумного правления, и тех осторожностей, которого оно требует. Звук сих струн понравился тогда сему монарху…»

К Анне де Пальме по поручению Александра явился граф Толстой и сообщил, что император желает принять ее на ту же должность, кою она исполняла при Екатерине.

И тут к Анне вернулась вся косноязычная велеречивость, которой она страдала прежде, еще до вступления своего в должность «дамы-невидимки» при Екатерине. Запинаясь в словах, она кое-как довела до сведения графа Толстого, что слишком много времени провела в бездействии при Павле, а потому теперь, когда ей уже 34 года…

«— Невозможно! — вскричал Толстой, как сумасшедший, вскочив даже со своего места; пристально глядел на меня и потом сказал: — Разве 22 много — вы 23-х лет, вы изволите меня дурачить: что, 34-летняя девица могла быть столь свежа, нежна и хороша?»