Дамы плаща и кинжала - Елена Арсеньева

Не везло молодому Александру с женщинами! Одна, от великой любви, предала его, другая — не по той ли же причине? — развязала войну против его родины…

Только в 1856 году, после окончания Крымской войны, закончились мытарства Дарьи Христофоровны, и она смогла вернуться в Париж, поселившись вместе с Гизо (он не покидал ее в скитаниях) все в том же особняке на Сен-Флорентен. Она печально встретила весть о смерти императора Николая и со смешанным чувством — о воцарении своего «принца». Впрочем, и новый государь, и его матушка вполне сумели оценить отчаянные, хотя и тщетные, попытки княгини Ливен образумить прежнего русского императора и обратить его внимание в сторону надвигающейся опасности. Увы, Николай в последние годы жизни стал живым примером крылатого выражения: кого боги хотят погубить, того они лишают разума.

Как ни странно, именно запоздалая благодарность венценосных особ стала причиной смерти Дарьи Христофоровны. Летом 1856 года вдовствующая императрица Александра Федоровна отправилась в Виртемберг, пригласив туда же княгиню Ливен. Отказаться было невозможно, хотя Дарья Христофоровна была простужена и чувствовала себя неважно.

Во время поездки она простудилась еще сильнее и теперь никак не могла избавиться от изнурительного бронхита. Гизо поднял на ноги лучших врачей Парижа, потом Европы, однако их усилия приносили только временное облегчение. Впрочем, доктора все же помогли Дарье Христофоровне протянуть аж до зимы 1857 года.

И тут дела пошли совсем плохо.

Сначала Дарья Христофоровна тревожилась, засыпала врачей вопросами, но, когда убедилась, что у нее нет спасения, безропотно покорилась своей участи. 15 января утром она еще смогла собственноручно написать приглашение пастору лютеранской церкви, чтобы тот соборовал и причастил ее.

Когда пастор отошел от постели, Дарья Христофоровна вдруг начала что-то тихо, почти неразборчиво говорить. Гизо склонился к ее губам, пытаясь расслышать… и с изумлением обнаружил, что это были стихи:

— О Время! Все несется мимо,

Все мчится на крылах твоих:

Мелькают весны, мчатся зимы,

Гоня к могиле всех живых!

Она слабо усмехнулась и умолкла.

Гизо узнал Байрона, стихи которого любил. Однако не во все — ох, далеко не во все! — тайны своей жизни посвящала его любимая подруга Доротея, а потому он так и не понял, отчего ж это она вздумала читать Байрона на смертном одре.

Княгиня Ливен прожила еще более суток, простилась с любимым Франсуа Гизо, от всего сердца поблагодарив его за то счастье, которое он ей даровал, — и спокойно умерла на руках его и своего сына Павла. На следующий день из Кастелламаре прибыл с опозданием второй ее любящий сын, Александр, и эти трое мужчин проводили Дарью Христофоровну в ее последний путь.

Тело княгини отправили в Россию для захоронения в семейном склепе, где уже лежали ее нелюбимый муж и младшие сыновья.

Сдержанные фон Ливены едва уронили приличную слезинку, а Гизо не скрывал рыданий. Никого в жизни он не любил так, как эту женщину — обворожительную, загадочную, коварную, умную, нежную, беззащитную, непоколебимую… Историк, знаток человеческой природы, он прекрасно понимал, что его Доротея была лучшая в XIX веке представительница того ремесла, которое французы называют l’espionnage, англичане — аn espionage, немцы — die Spionage…

Короче, лучшая шпионка!