Чаша гнева - Дмитрий Казаков

9 мая 1207 г. Средиземное море к западу от Сицилии, борт «Святого Фоки»

…

Когда король свой правый суд закончил,

И гнев излил, и сердце успокоил,

И приняла крещенье Брамимонда,

День миновал и ночь настала снова.

Вот Карл под сводом спальни лег на ложе,

Но Гавриил к нему ниспослан богом:

"Карл, собирай без промедленья войско

И в Бирскую страну иди походом,

В Энф, город короля Вивьена стольный.

Языческою ратью он обложен.

Ждут христиане от тебя подмоги".

Но на войну идти король не хочет.

Он молвит: «Боже, сколь мой жребий горек!»

Рвет бороду седую, плачет скорбно…

Вот жесте и конец.

Последние слова "Песни о Роланде" отзвучали в густом вечернем воздухе, и слушатели разразились приветственными криками.

– Воистину, твоя лютня и твой голос умеют трогать сердце, монах из Монтаудона, – сказал брат Анри, покачивая головой. – Без тебя, клянусь бородой Святого Отремуана, мы бы померли со скуки!

– Вовсе нет, – улыбнулся Гаусельм. – Вы бы развлекали себя молитвами, постами и воинскими упражнениями, как и положено столь доблестным рыцарям!

– Таких забав у нас хватает, – кивнул брат Анри, – тут ты прав. Но я смотрю, ты развлекаешь нас пением, а сам потешаешься, подшучивая над нами?

– Грех не посмеяться над тем, кто недостаточно куртуазен[42]– так думают у нас в Лимузене!

– А у нас считают, что все французы – пустобрехи и трусы! – вступил в разговор Робер.

– А кто же тогда ты сам? – картинно выпучив глаза, спросил монах.

– Я – нормандец! – гордо ответил Робер. – Мои предки прибыли во Францию с герцогом Роллоном[43]и сами завоевали себе земли! А потом захватили Англию!

– Предки – они, конечно, молодцы, – пробормотал себе под нос трубадур, – а сам ты на что годен?

Но слова эти не были услышаны из-за сердитой реплики брата Анри, который проговорил, даже не пытаясь скрыть своего раздражения:

– Брат Робер, во имя Господа, прогуляемся с вами на палубу!

Недоумевающему Роберу пришлось выходить из обширной каюты, где размещались рыцари, подниматься по лестнице, чтобы оказаться на широкой палубе. Здесь совсем близко, за ограждением, темнело море. Солнце садилось в тучи, освещая небо болезненными оранжевыми отблесками. Ветер равномерно свистел, надувая паруса.

– Брат Робер, – сказал брат Анри, и голос его был лишен обычной мягкости. – Если вы исполнены искреннего желания служить Ордену Храма, то вы должны хорошо понимать, что пред ликом Господа non enim est distinctio Iudaei et Graeci[44]. В Святой Земле вам придется бок о бок воевать с рыцарями из Гаскони и Пикардии, Бретани и Сицилии. Вашими союзниками станут армяне и греки, венецианцы и даже бедуины. И вы, во имя Господа, должны найти в себе силы относиться к ним ко всем ровно, как к существам, созданным Вседержителем! Любое высокомерие, проявленное во время войны, ведет к гибели – это я знаю на собственном опыте. Вы ведь понимаете меня, не так ли?

– Да, сир, – только и смог ответить Робер. Он стоял, опустив голову, и чувствовал, как пылают щеки.

– И если я еще раз услышу от вас подобное тому, что вы сказали сегодня, – продолжил брат Анри, – то во имя любви к Господу и братству нашему буду вынужден наказать вас. Гордыня – страшный грех, и бороться с ней нужно всеми силами. Вы поняли меня, брат?

– Да, сир, во имя Бога.

– Хорошо, – брат Анри смягчился. На лице его появилась улыбка. – Клянусь Святым Отремуаном, я верю, что вы исправитесь и станете настоящим рыцарем Храма! Давайте вернемся к остальным. Нас, должно быть, заждались!

Вернувшиеся рыцари застали Гаусельма в центре внимания. Вопреки ожиданиям, он не пел, а перемежая провансальское наречие с северным, повествовал о тонкостях трубадурского художества.

– Темный стиль, – говорил он, – именуемый также trobar clus, был придуман первым. Но сейчас им пользуются только те, кто хочет скрыть за путаными рифмами и невнятными напевами недостаток умения. Легкий стиль недостоин истинного ценителя поэзии, поэтому я пользуюсь изысканной манерой, или же trobar prim, которая сочетает в себе достоинства предыдущих!

Братья-рыцари слушали, затаив дыхание.

– Жаль прерывать вас, – сказал брат Анри. – Но нам пора на молитву!

Раздался слитный вздох разочарования. Монах с достоинством встал, поклонился собравшимся. Лютня скрылась в чехле, и трубадур покинул помещение.

– Не нужно делать таких кислых лиц, братья, во имя Господа, – сказал брат Анри, улыбаясь. – А не то ваши молитвы не будут услышаны! На колени, сеньоры! Время вечерней службы!

О достопочтенные братья, с вами пребывает Бог уже за одно то, что вы дали обещание навеки пренебречь сим обманчивым миром ради любви к Богу и презрели свои телесные муки. Вкушающие тела Господня, насыщенные и наставленные повелениями Господа Нашего, да не устрашится после Божественной службы ни один из вас битвы, но пусть каждому будет уготован венец…

Французский устав Ордена Храма, 1150 г.

14 мая 1207 г.

Средиземное море к югу от Крита, борт «Святого Фоки»

Предыдущие три дня бушевал шторм, несший неф в нужном направлении, но в то же время нещадно трепавший его. Но, должно быть, молитвы команды и пассажиров Святому Николаю[45]добрались-таки до небес. Ветер, еще вчера грозивший сломать мачты, сегодня стих. Море, дыбившееся огромными водяными горами, предстало гладкой равниной, а на очистившемся небе обнаружилось теплое солнце.

Измученные штормом пассажиры выбрались на палубу. Почти все они имели вид зеленый и болезненный. Бодрым выглядел только Робер, и, к удивлению всех, монах Гаусельм. Могучую натуру трубадура, казалось, не могло пронять ничего. Когда корпус нефа содрогался под ударами волн, он невозмутимо распевал скабрезные куплеты, а когда даже опытных мореплавателей тошнило от вида еды, с аппетитом уплетал колбасу.

А когда шторм закончился, на лице Гаусельма объявилось умильное выражение, словно это он сам, своим пением, усмирил стихию.

– Возрадуемся, сеньоры, во имя Господа, – сказал брат Анри. – Миновала нас смерть страшная в соленой пучине!