Олигарх - Михаил Шерр

скачки было всего три получасовых остановки, да короткие максимум по десять минут при смене лошадей. Еда и отдых на ходу.

На заставе на въезде в город меня ждал гвардейский караул и через полчаса я уже входил в кабинет Государя Императора.

Александра Николаевича, нового Императора и Самодержца Всероссийского я знал больше двадцати лет. На торжествах в дни совершеннолетия Цесаревича ему меня представил Михаил Михайлович Сперанский, воспитатель будущего императора. Но реально наше первое общение состоялось 6-ого декабря 1840-ого года на обручение Цесаревича с великой княжной Марией Александровной.

Июльская революция во Франции и появление на политической карте Европы нового государства — Бельгии принесли мне первые немалые свободные финансовые средства, а мои заслуги в «минимизацию» восстания в Царстве Польском временную благосклонность Государя Императора. Думаю, что только память об этом удержала его от более резких действий в мой адрес в начале Крымской войны.

Но это будет через много лет, а в 1831-ом году я получил зеленый свет для воплощения планов своей деятельности на Аляске и российском Дальнем Востоке. В Российской Американской компании, полугосударственной торговой компании действующей в Русской Америке, бал уже правили не сибирские купцы, а императорская семья со своими сановниками, столичные чиновники и морское офицерство и без санкции Государя там ничего нельзя было предпринять.

Почти за десять лет я стал реальным хозяином компании, добился там поразительных результатов и императорская семья была очень довольна моей деятельностью. Дивиденды, ежегодно получаемые на акции компании, были очень существенными. После обручения сына Николай Павлович почему-то решил передать все дела компании в его ведение. После этого до самой Крымской войны я ежегодно встречался с цесаревичем и его супругой. Моя жена постепенно стала подругой Марии Александровны.

Этим обстоятельством я и решил воспользоваться, когда пришло время действовать. В конце января 1855-ого, незадолго до кончины Николая Первого, Софья Андреевна приехала в Питер и на этот раз была принята очень любезно, особенно Марией Александровной. Через пару месяцев молодая императрица стала горячей сторонницей предлагаемых мною реформ и постепенно изложила мои планы своему супругу. И я уже знал, что Государь согласен практически со всеми моими предложениями, кроме отмены черты оседлости и уравнивания в правах всех своих подданных.

Дежурный офицер быстро провел меня в кабинет Государя. По дороге нам не встретилось ни души. Двое моих телохранителей, а после отъезда из Англии я ни разу нигде не появился без своей охраны, остались у дверей и я вошел в императорский кабинет.

В кабинете были все те, кто принимал участие в последнем заседании, когда обсуждался австрийский ультиматум: канцлер Карл Васильевич Нессельроде, граф Павел Дмитриевич Киселев, князь Михаил Семенович Воронцов, граф Алексей Фёдорович Орлов и граф Дмитрий Николаевич Блудов. Я ожидал конечно, что будет военный министр, но сделав уступки в кадровых вопросах в военном ведомстве, император явно не собирался вводить в свой близкий круг моих протеже.

Поприветствовав Государя, я протянул ему письмо императора Франца Иосифа. Прочитав его, Александр Николаевич спокойным будничным тоном сказал:

— Австрия отзывает свой ультиматум без каких-либо условий и император Франц Иосиф заверяет меня в верности всем договорам, гласным и приватным, — предыдущее заседание велось строго на французском. Сейчас же Государь говорил по-русски. Все присутствующие знали, что я принципиально в России со всеми говорю на великом и могучем, делая только исключение для Государя и цесаревича с их женами. Ну и естественно для иностранцев, если они по-нашему были ни бельмеса. И переход императора на русский язык был очень хорошим знаком.

— Продолжение войны это безумие. Что последует за этим? — вопрос Государя был естественно адресован мне.

— За этим, Государь, последуют мирные переговоры. Император Наполеон вполне удовлетворил свои амбиции, он и общественное мнение во Франции считают, что они отомщены за поражение Наполеона Бонапарта, — я естественно опустил, что отомстить любителям лукового супа и вонючего сыра хотелось именно императору Николаю, которого они считали участником той войны. Но не сказанное мною все отлично поняли. Особенно Государь Император, он недовольно дернул головой и зло прищурился.

— Но две тяжелых зимы в Крыму разбудили память о тех событиях, — продолжил я излагать своё видение ситуации. — Каждый день в Париж и Лондон приходят известия о потерях в Крыму, причем от болезней там умирают каждый день и больше чем от пуль и снарядов. Союзники никак не могут справиться с холерой в отличии от нашей армии.

Союзные армии всё не могли решить проблему своего водоснабжения, несмотря на джентльменские договоренности с русским командованием не использовать воду как оружие и не блокировать источники воды. Русская армия конечно то же страдала от болезней, но наши проблемы были ничто по сравнению с союзниками. Если судить по потерям, то пришедшая в очередной раз в Европу холера была главным врагом союзников, а не русская армия.

В отдельные дни затишья на фронте стороны не несли никаких боевых потерь. А вот болезни, особенно холера, пощады не знали.

В оккупированной союзниками Евпатории, особенно после того как по призыву генерала Хрулева её покинула большая часть населения, чистой воды худо-бедно хватало, зарубежные лекари умерили свою спесь и стали слушать оставшихся в городе русских врачей и даже прислали своих парламентеров для поклона моему зятю Матвею Ивановичу Бакатину, который в шестьдесят лет опять облачился в военный мундир и возглавлял борьбу наших лекарей с холерой. И на мой взгляд достаточно успешную.

А вот на пяточке между Балаклавой и Севастополем, где было сосредоточено больше ста тысяч человек, была полная беда. Союзники каждый день расплачивались десятками и сотнями жизней своих солдат и офицеров унесенных холерой, за надутые спесью щеки европейских медицинских светил, за смех и саркастические шутки в адрес русских коллег, когда через несколько лет после эпидемии начала тридцатых годов наши врачи попытались донести до просвещенной Европы свои выводы о методах и способах борьбы с холерой.

— В Крыму союзники по-прежнему имеют превосходство над нами практически во всем, но разгромить армию Хрулева и взять Севастополь они не могут. Мои люди докладывают, — дальше крутить одним делом и делать вид, что я тут оказался случайно, просто проходил мимо, было глупо, — а я им верю, что за зиму укрепления Южной стороны приведены в порядок и теперь практически неприступны для союзников. Батареи Северной стороны, особенно усиленная Парижская и Николаевская Инкерманская, — строительством новых дальнобойных батарей руководил младший брат императора Николай, он уже почти год постоянно находился на Северной стороне и руководил там всеми инженерными работами и строительством дороги до Бахчисарая, — своим огнем делают невозможным для союзников штурм Малахова кургана.

На мой взгляд это был современный вариант стояния на Угре не только в Крыму, но и в целом в войне. Для союзников единственный шанс победить давало вступление в войну Австрии. Но он исчез и с Польши и из Дунайской армии Россия может начать переброску войск в Крым. К лету союзники потеряют свое превосходство под Севастополем, нам нужно просто стоять и ждать когда они созреют, а на Кавказе глядишь еще что-нибудь возьмем.

Еще маршал Джан-Джакопо Тривульцио в начале 16-ого века ответил французскому королю Людовику XII на вопрос, какие приготовления нужны для завоевания Миланского герцогства, что для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги. Затем эту фразу повторили граф Раймондо Монтекукколи, Наполеон Бонапарт и многие другие. А сейчас её повторил и я.

У меня деньги еще были, а вот у держав уже нет. И взять их было не откуда. И без моих интриг все денежные мешки уже призадумались. Неожиданно замаячила очередная война с Россией а-ля 1812 с непредсказуемым концом. Вернее конец-то был предсказуем — поражение России, но цена была слишком высока.

Потерять еще раз на бескрайних российских просторах очередные полмиллиона бесценных европейских жизней было явным перебором, по моему мнению они уже и так составили не меньше двухсот тысяч. Особенно болезненно воспринимались потери среди офицерского корпуса. Английское общество продолжало оплакивать свои сливки, погибшие в пресловутой атаке легкой кавалерии.

Поэтому я считал, что нам надо просто переждать наших противников и они скоро предложат вполне приемлемые условия мира, например замена нашего протектората над