Ксерокопия Египта - Денис Лукьянов

Если есть в мире где-то какое-то место, где случайные встречи со знакомыми людьми достигают своего апогея, то это — университетские коридоры. Они словно обладают некой силой, которая выталкивает вам навстречу, допустим, преподавателя, который уже три года ничего не вел, но почему-то сейчас оказался именно перед вами. Или, например, особо везучим студентам приходиться останавливаться и жать руку то знакомым с одного курса, то с другого, то с третьего, ну и так до мозолей. В общем, эти коридоры явно строили какие-то космические архитекторы-мистики, которые завернули время и пространство в тугую спираль. Зачем? Ну, просто они очень любили посмеяться — но шуточка немного вышла из-под контроля.

Эти строители расхохотались бы во все горло, увидев, как Психовский, лениво бросив «здрасьте» паре знакомых студентов, столкнулся с деканом.

— О, а я как раз бежал к вам! — борода профессора выразила улыбку — выглядело это так же нелепо, как если бы иголки на спине ежа вдруг собрались бы в смайлик. — У меня тут просьба…

— Вообще-то, у нас обед, — отрезал собеседник, который, по всей видимости, таковым быть не хотел. — Приходите через пару часиков. И все просьбы — в письменном виде. Образцы заявлений у нас лежат, так что прям там и напишете.

Порыв легкого ветерка — и Грецион упустил свою жар-птицу, которая улетела допивать кофе и доедать салатики. А незримые архитекторы рассмеялись еще сильнее.

Все деканаты, видимо, строили одни те же строители-юмористы, явно пересмотревшие неправильных передач в детстве. Деканаты словно вырезаны по одной заготовке, сделанной, надо сказать, очень дешево — комнатки, где сконцентрировано столько абсурда, что им можно было бы заряжать пиратские пушки. Работать могло похлеще ядер, только вот деканат навряд ли был на корабле Черной Бороды. К его же благу.

Иначе, во время любой битвы приходилось бы заполнять бесконечные бумажки, чем Психовский и занимался. В английском языке есть выражение — «любопытство убило кошку». Так вот, бюрократия эту кошку сначала подвергла пыткам, потом четвертовала, потом сожгла останки и выстрелила прахом из пушки.

Грецион протянул исписанный листок женщине, которая закопалась в листы так, словно они огораживали ее от некоего проклятия.

Ее глаза сверкнули, сначала пронзили Психовского, потом, более ласково — листок.

— Вы что, с ума сошли, господин Психовский? — пискнула женщина. Грециону понравилась, как звучит эта фраза. Он ухмыльнулся. — Что, отпуск прямо в середине учебного года? У вас тут сессия на носу, кто будет принимать экзамен…

— Ну, слушайте, в декрет-то уходить под сессию можно? Найдете другого преподавателя, ну, какая разница-то.

Глаза женщины замерцали огоньками, которые разжигали бесята все сильнее и сильнее работая мехами.

— Слушайте, разница — большая…

— Ну, считайте, что я беру декрет в научных целях, и у меня скоро родится новое исследование и учебная программа. Ну не знаю, или что-то такое, — Грецион махнул рукой и направился к выходу.

Женщина только было открыла рот, но Психовский был готов к такому финту ушами.

— И не надо ничего говорить про зарплату и увольнение. Вычитайте, ради бога, мне хватает — у нас и так постоянно вычитают, в бухгалтерии видимо все калькуляторы поломались. А увольнение… Ну, не думаю, что мне это светит — студентов-то не отчисляют за пропуск пары лекций, м? Ну а чем мы хуже?

— И вообще, снимите кепку, вы в здании! — это был последний запал женщины, после чего порох окончательно иссяк, а фигура обмякла.

Психовский скинул желтую кепку, махнул ей, как шляпой, поклонился, а потом снова напялил на голову и вышел вон, рассекая университетские коридоры. Подолы его толстовки мерцали и трепались, как плащ иудейского прокуратора.

В деканате еще несколько минут висела безысходная тишина. Потом листок отправился в путешествие по столам, и через несколько минут оказался уже под носом декана. Ну, под носом теоретического декана, потому что тот на своем месте отсутствовал.

При других обстоятельства и в других оттисках, он мог бы резко взять отгул или, допустим, его место таинственным образом мог занять нос. А все прекрасно знаю, что носы писать не умеют — нет, может быть и умеют, но делать это им нечем.

Но в реальности все сложилось хорошо — опять же, смотря для кого и смотря как посмотреть, — и через пару часиков и тройку стаканчиков кофе отпускная Психовского уже лежала в другой, подписанной стопке бумаг и радовалась автографу декана, который кальмаровыми щупальцами все еще медленно крался по бумаге, постепенно высыхая.

Иногда сборы в дорогу могут стать намного насыщенней самой дороги, и в итоге из всего путешествия запомнятся только двухчасовые поиски расчески, которая невероятным образом оказалась под подушкой. Видимо, вещам свойственно убегать — особенно в предчувствии беды. А любая тряска в багажном отделении самолета это даже не беда, а настоящая катастрофа.

Впрочем, в этом плане Психовскому повезло. Во-первых, профессор слишком спокойно относился к спонтанным поездкам и поездкам в целом, так что делал все неспеша и довольно лениво, из-за чего вещам было незачем беспокоится, и они не разбегались по углам квартиры. Во-вторых, Грецион никуда не торопился — самолет быстрее вылететь все равно заставить невозможно. Ну, а в-третьих, в дорогу он брал только свой походный рюкзак — его всегда было достаточно.

Рюкзаки вообще обладают чудесным свойством помещать в себе целые вселенные — возможно, в темных офисах корпораций уже давно пытают старика Деда Мороза, и однажды он все же прокололся, раскрыв всем тайну своего мешка. После чего важные дядьки, потирая руки и гладя своих лысых котов, поспешили пустить товар на конвейер — но никому об этом не сообщить. Пусть думают, что им так кажется…

В общем, через несколько часов (на самом деле несколько часов, минут и пару-тройку секунд, но будем милосердны и округлим это число), Грецион Психовский мчался на такси в аэропорт, воткнув в уши беспроводные наушники и наслаждаясь льющейся медом внутрь головы музыкой.

Мимо проносился мир, который играл совсем другими красками. Ноты вплетались в визуальную картинку, стягивались в тугую спираль вместе с мерцающими домами и бьющим в окно, заливающим сиденье солнцем, а потом взрывались каким-то непонятным фейерверком прекрасного. Город плыл и мерцал, словно был и не городом вовсе, а каким-то фантастическим лесом, где растут меняющие цвет деревья, летают птицы-говоруны с хвостами из икрящихся бенгальских огней, а ведьмы живут в пряничных домиках, и каждый пряничек — это маленький диско-шар.

Мимо тоненькими хвостами комет проносились другие машины, и жизнь обретала фантастический оттенок — оттенок движения, поездки, уже колющего шилом одно место приключения…

Все неслось, неслось, неслось, подпрыгивало в такт звуков, как оно всегда бывает во время прослушивания музыки, выворачивалось наизнанку и снова неслось, неслось, неслось…

А потом резко остановилось, да так, что наушник вылетел из правого уха Грециона, впустив в образовавшуюся брешь назойливо зудящий реальный мир.