Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

В поезде напротив Айзека сидела маленькая девочка со своим отцом — господином в засаленной шляпе-котелке и поношенном жилете. Айзек корчил рожи всякий раз, как она смотрела на него.

Отец что-то шептал девочке, развлекал ее всякими фокусами. Он дал ей подержать камушек, а потом быстро поплевал на него. Камушек превратился в лягушку. Увидев скользкую тварь, девочка взвизгнула от удовольствия и застенчиво глянула на Айзека. Встав со своего места, тот вытаращил глаза и широко открыл рот, изображая крайнее изумление. Девочка проводила его взглядом, когда он открыл дверь поезда и шагнул на платформу станции Коварная. Он двинулся по улочкам, лавируя между повозками, в сторону Барсучьей топи.

На узких, извилистых улицах Ученого квартала старейшей части древнего города — экипажи и животные почти не встречались. Здесь было множество пешеходов всех рас; здесь стояли пекарни, прачечные и цеховые собрания; здесь можно было получить всевозможные услуги, необходимые в любом жилом районе; здесь были трактиры, магазины и даже своя милицейская башня — невысокая, коренастая, стоящая на самом высоком месте Барсучьей топи, там, где сливаются Ржавчина и Вар. Цветные плакаты, облепившие ветхие стены, рекламировали танцзалы, предостерегали от неизбежной гибели, требовали сохранять верность политическим партиям — все как и в любых других районах города. Однако, несмотря на кажущуюся нормальность, в здешних местах была какая-то напряженность, какое-то ощущение ложной надежды.

Барсуки — разносчики товаров, по традиции вхожие во все дома и считавшиеся в некоторой степени неуязвимыми для наиболее опасных тайных наук, носились со списками в зубах, и их грушевидные тела исчезали за створками специально проделанных лазов в дверях магазинов. Над толстыми стеклами витрин располагались мансардные помещения. Складские здания, выходящие на набережную реки, были переоборудованы. В храмах, посвященных мелким божествам, скрывались бывшие винные погреба. Здесь, как и во всех подобных закутках, жители Барсучьей топи занимались каждый своим ремеслом: среди них были физики, химеристы, биофилософы, тератологи, алхимики, некрохимики, математики, карсисты, металлурги и шаманы-водяные, а также те, чьи исследования, как у Айзека, не подходили ни под одну из бесчисленных категорий теоретической науки.

Над крышами витали загадочные испарения. Две реки лениво сливали в один поток свои воды, над которыми кое-где курился пар, поскольку неведомые химикаты смешивались между собой, образуя мощные соединения. Жидкие отходы неудавшихся экспериментов с фабрик, лабораторий и подпольных алхимических нор случайным образом перемешивались, превращаясь в гибридный коктейль. Вода в Барсучьей топи обладала неожиданными качествами. Ходили слухи, что уличные мальчишки, обшаривавшие прибрежные болота в поисках металлолома, наступив на невинное с виду пятно грязи, после этого начинали говорить на давно умерших языках, или обнаруживали в своих волосах саранчу, или медленно обесцвечивались, становились прозрачными и совсем исчезали.

Айзек спустился вниз и пошел тихим берегом реки по осыпающимся и проросшим неистребимыми сорняками каменным плитам Умбрового променада. На другом берегу Ржавчины над крышами Костяного города торчали Ребра, словно группа огромных слоновьих бивней, вздымающихся в небо на сотни футов. К югу течение реки немного убыстрялось. В полумиле Айзек видел остров Страк, разрезавший надвое реку Вар, которая мощным потоком убегала затем на восток. На самом краю острова вырастали громады древних каменных стен и башен парламента. Ни пологие береговые откосы, ни живые изгороди не отделяли набережную от рваных слоев вулканического стекла, которые торчали из воды, подобно застывшему фонтану.

Тучи рассеивались, открывая промытое небо. Айзек уже видел красную крышу своей мастерской, возвышающуюся над ближними домами; а перед ней заросший бурьяном дворик пивнушки, в которую он хаживал, «Умирающее дитя». Старые столы в наружном дворе пестрели наростами плесени. Насколько Айзек помнил, за этими столами никто никогда не сидел.

Он вошел. Казалось, будто свет, устав пробиваться сквозь толстые и грязные оконные стекла, в конце концов оставил эти попытки, так что внутри царил полумрак. Единственным украшением на стенах была грязь. Пивная была пуста, если не считать самых заядлых выпивох, нависавших над своими бутылками. Некоторые из них были торчками, кое-кто — переделанными. А иные были и тем и другим: двери этой пивной были открыты для всех. Несколько худосочных молодых людей почти лежали на столе, вскакивая точно по часам и направляясь к стойке, чтобы заказать себе еще шазбы, сонной дури или улетного варева. Одна женщина держала стакан в железной клешне, из которой то и дело били струи пара и капало на половицы машинное масло. Сидящий в углу человек спокойно потягивал пиво из кружки, облизывая лисью мордочку, которая была ему пересажена вместо лица.

Айзек спокойно поприветствовал стоявшего у двери старика Джошуа, который был переделан совсем немного, но зато весьма жестоко. После неудачной попытки ночного грабежа он отказался свидетельствовать против банды, и тогда магистр приказал ему замолчать навечно: у него отняли рот, запечатав его цельным куском плоти. Вместо того чтобы жить, питаясь жидким супом из пропущенной через нос трубки, Джошуа прорезал себе новый рот, но от боли у него дрожала рука, и получилась клочковатая, дряблая рана.

Джошуа кивнул Айзеку и пальцами осторожно сомкнул рот над коктейльной соломинкой, через которую он жадно потягивал сидр.

Айзек направился в глубь зала. Располагавшаяся в углу стойка бара была очень низкой, всего каких-нибудь три фута от пола. За ней в корыте с грязной водой барахтался хозяин заведения Силкристчек.

Сил жил, работал и спал в большой лохани, переваливаясь с одного края на другой с помощью своих огромных перепончатых рук и лягушачьих ног, при этом тело его, по-видимому лишенное костей, колыхалось, словно разжиревшая мошонка. Даже для водяного он был слишком дряхл, толст и брюзглив. Это был просто старый мешок требухи с ногами, руками и головой, сливавшейся с туловищем, в передней части которого из жирных складок высовывалась толстая недовольная физиономия.

Дважды в месяц он вычерпывал воду из корыта, а затем, пукая и вздыхая от удовольствия, заставлял постоянных посетителей своего заведения носить ему ведрами свежую воду. Обычно водяной может прожить на суше по крайней мере сутки без каких-либо неприятных последствий, однако Сил не утруждал себя такими испытаниями. Он просто источал угрюмую леность и предпочитал делать это в гнилой водице. Тем не менее Айзек чувствовал, что Сил нарочно портит свой имидж, разыгрывая из себя ворчливого злыдня. Похоже, ему нравилось быть «самым отвратительным из всех».

В молодости Айзек приходил сюда выпивать, по-юношески наслаждаясь погружением на самое дно нищеты и мерзости. Ныне же, будучи зрелым, ради удовольствия он посещал заведения более пристойные, а в лачугу Сила заходил лишь потому, что она была близко от его работы; но с некоторых пор он наведывался в «Умирающее дитя» еще и в исследовательских целях. Сил с радостью поставлял ему экземпляры, необходимые для экспериментов.