Мера отчаяния - Донна Леон

— С какой целью? — спросила Кьяра. — Чтобы ногти подстричь? Ведь на твоем лице не растет ничего такого, что требует вмешательства бритвы. — Проговорив это, она отодвинулась от Раффи на безопасное расстояние и поплотнее прижалась к Брунетти, который в наказание за дерзость ущипнул ее через толстую фланель пижамы.

Раффи неохотно потянулся к ней через стол, но по дороге завис над грудой булочек и взял одну. Обмакнув ее в кофе, откусил огромный кусок.

— Откуда взялись булочки? — поинтересовался он. Но никто не ответил, и Раффи, повернувшись к Брунетти, спросил: — Ты выходил на улицу?

Брунетти кивнул, поставил Кьяру на пол и поднялся со стула.

— А газеты тоже принес? — проговорил Раффи с набитым ртом.

— Нет, — ответил Брунетти, направляясь к двери.

— Как это?

— Забыл, — солгал комиссар своему единственному сыну.

Он быстро прошествовал в холл, надел пальто и вышел из дома.

Оказавшись на улице, Брунетти двинулся в сторону Риальто, по ставшей за долгие годы столь знакомой дороге в квестуру. По утрам во время прогулки он частенько испытывал особое удовольствие от своих наблюдений: абсурдного газетного заголовка, орфографической ошибки в надписи на дешевой майке, одной из тех, что висели в павильонах рынка по обеим сторонам дороги, от того, что какие-нибудь фрукты или овощи впервые за сезон появлялись на прилавках. Но сегодня он ни на что не обращал внимания, пробираясь по рынку, шагая по мосту и сворачивая в первую из узких улочек, которые вели его к квестуре и к работе.

Значительную часть времени по дороге он размышлял о Руберти и Беллини, о том, станет ли преданность начальнику, всегда относившемуся к ним по-доброму, достаточным для них основанием, чтобы нарушить свой долг перед государством. Он счел, что станет, а потом вдруг осознал: ведь подобные рассуждения весьма близки к шкале ценностей, лежавшей в основе поведения Паолы. Тогда Брунетти заставил себя прекратить думать обо всем этом и вспомнил о предстоящем ему тяжелом испытании — девятом по счету «convocation du personnel»[9], которые непосредственный начальник Брунетти, вице-квесторе Джузеппе Патта, затеял устраивать после тренинга, проводившегося в штаб-квартире Интерпола в Лионе. На беду всего личного состава, Патте не так давно довелось принять в нем участие.

Там, в Лионе, Патта «приобщался к культуре» наций, входящих ныне в Евросоюз: к французскому шампанскому и трюфелям, к датской ветчине, английскому пиву и какому-то очень старому испанскому бренди. Параллельно он изучил многочисленные способы ведения дел, имеющиеся в распоряжении бюрократов из разных стран. По окончании тренинга Патта вернулся в Италию с чемоданами, набитыми копченым лососем и ирландским маслом, с головой, полной новых, прогрессивных идей касательно того, как нужно организовывать работу подчиненных. Первым и пока что единственным нововведением, доведенным до сведения сотрудников квестуры, стали еженедельные «convocations du personnel» — бесконечные собрания, в ходе которых сотрудникам предлагались на рассмотрение крайне занудные вопросы, дабы служащие обсудили их, разложили по полочкам и тут же о них забыли.

Когда эти собрания только-только входили в практику, два месяца назад, Брунетти, как и большинство его коллег, не сомневался, что через неделю или две о них никто уже и не вспомнит, но сегодня уже девятое, и конца им не видно. На второе собрание он принес газету, но его одернул лейтенант Скарпа, личный помощник Патты, несколько раз поинтересовавшийся у Брунетти: неужели ему до такой степени безразлично происходящее в городе, что он намерен читать газету во время обсуждения? Тогда комиссар попытался переключиться на книги, но так и не нашел достаточно маленького формата, чтобы они умещались в сложенных лодочкой руках.

Спасение, как это часто случалось в последние годы, принесла синьорина Элеттра. В то утро, когда должно было пройти пятое собрание, за десять минут до начала, она пришла в кабинет Брунетти и без каких бы то ни было объяснений потребовала у него десять тысяч лир.

Он протянул ей деньги, взамен она вручила ему двадцать монет по пятьсот лир с медной серединкой. В ответ на его вопросительный взгляд она выдала ему маленькую карточку, чуть больше, чем коробка от компакт-диска.

Он посмотрел на карточку и заметил, что она разделена на двадцать пять квадратиков одинакового размера, в каждом значились слово или выражение, напечатанные мелким шрифтом. Ему пришлось поднести бумагу близко-близко к глазам, чтобы прочесть кое-какие из них: «максимизация», «приоритетный», «размещать на периферии», «контактировать», «интерфейс», «вопрос на повестке дня» и прочие бессмысленные новомодные слова-паразиты, в последние годы наводнившие язык.

— Что это? — поинтересовался он.

— Лото, — лаконично ответила синьорина Элеттра, но тут же объяснила: — В него играла моя мать. Нужно только дождаться, пока кто-нибудь назовет одно из слов, напечатанных на вашей карточке — все карточки разные — и накрыть его монетой. Первый, кто закроет пять квадратов, расположенных в одной строчке, выиграл.

— Что выиграл?

— Деньги других игроков.

— Каких других игроков?

— Вы сами увидите, — только и успела она сказать, и их позвали на собрание.

С того самого дня новомодное мероприятие стало вполне терпимым явлением, по крайней мере для тех, у кого были карточки. В первый день в игре участвовали только Брунетти, синьорина Элеттра и еще один комиссар — женщина, только что вернувшаяся из декретного отпуска. Но потом карточки стали появляться на коленях или в блокнотах у всё большего числа участников собрания, и каждую неделю Брунетти с интересом вычислял вновь присоединившихся, находя в этом ничуть не меньшее развлечение, чем в выигрыше. Слова всякий раз были новые, обычно их подбор отражал перемены в лексиконе Патты и в его настроениях: то потуги вице-квесторе на светскость и разглагольствования о «диалоге культур» — этот термин тоже появился на карточке, — то его попытки пользоваться выражениями из неизвестных ему языков — так в арсенале игры возникли «вуду-экономика», «пирамидная схема» и немецкий термин «Wirtschaftlicher Aufschwung» — подъем экономики.

Брунетти пришел в квестуру за полчаса до начала собрания. Когда он появился, ни Руберти, ни Беллини не было на месте: их дежурство окончилось, и совсем другой офицер по его просьбе выдал ему отчет о преступлениях, совершенных за ночь. Он стал просматривать страницы с деланным безразличием: кража в районе Дорсодуро, в доме, хозяева которого уехали в отпуск, драка в баре на Санта-Марта между матросами с турецкого грузового корабля и членами экипажа греческого пассажирского лайнера. Троих увезли на «скорой помощи» в больницу Джустиниано, у одного была сломана рука, но обвинения никому не предъявляли, так как обоим судам предстояло днем отправляться в плавание. Витрину туристического агентства разбили камнем, но никого не арестовали в связи с этим происшествием, свидетелей тоже не нашлось. Кроме того, взломали круглосуточный аппарат для продажи презервативов, расположенный перед аптекой в Каннареджо, — вероятно это сделали при помощи отвертки; по подсчетам владельца аптеки, оттуда украли семнадцать тысяч лир. И шестнадцать упаковок презервативов.