Кровь королей - Сурен Цормудян

– Собака – не волк, а рабы, значит, не люди? – фыркнул Леон. – В чем их вина? Всего лишь в происхождении?

– Взгляните еще раз на карьер, мой господин. Мимолетного взгляда достаточно, чтобы заметить: на одного стражника приходится дюжина рабов. А то и больше, ведь мы видим не всех.

– И?

– Так, быть может, они действительно заслуживают своей участи, раз столь покорно ее принимают, несмотря на численное превосходство?

Леон задумался. Неужели в этих жестоких словах есть доля истины?

– Скажи-ка, раб, а ты сам как бы себя повел, окажись на их месте? Что бы ты сделал? Поднял мятеж?

Фатис ухмыльнулся, слегка склонив голову.

– Мой господин, рабу запрещено произносить это слово.

– Тогда произнеси одно из двух простейших слов: да или нет.

– Чтобы честно ответить на этот вопрос, мой господин, я должен оказаться на их месте и испытать на своей шкуре все то, что испытали они.

– Но ведь ты не хочешь на их место?

– Нет, благородный принц, я не хочу на их место. Мне неплохо и на своем.

– Но что, если хозяин вдруг отправит тебя на каменоломню?

– Простите, господин, но я ученый раб и весьма дорого стою. Мои знания…

– Но ты раб! Раб! И твоему хозяину может взбрести в голову все, что угодно. Скажем, он найдет раба поученее. Или ему не понравится, как ты смотришь на его детей. Или он просто будет пьян и решит позабавиться. Он твой хозяин. А ты раб. Ты же не посмеешь возразить? Ты же само слово «мятеж» произнести не можешь. Не говоря уже о том, чтобы надеть парик или сесть на благородного скакуна. Ты раб, Кергелен.

Принц презрительно усмехнулся, глядя на евнуха. Тот ничего не ответил.

Оставив мрачную каменоломню далеко позади, во второй половине дня караван достиг Моря Зноя. И слово «море» звучало как издевка.

До самого горизонта, а может, и дальше, гораздо дальше, чем простирался человеческий взгляд, сплошь тянулись застывшие волны барханов, с их гребней стекали тонкие струйки песчинок, гонимых порывами раскаленного ветра. Это был совершенно мертвый и адски жаркий мир, не знающий пощады ко всему живому. И это «море» им предстояло пересечь.

Песок хрустел под широкими ступнями верблюдов, и Леон осознал, сколь великолепны эти животные. Они долго могли обходиться без еды и, что еще важнее, без питья. Чем дальше на юг, тем больше люди изнывали от жары, даже под шелковыми навесами седел. А верблюды спокойно, неустанно двигались себе вперед. Их широкие сдвоенные копыта не проваливались в горячий песок.

Через несколько часов Леон высунулся из-под навеса, чтобы осмотреться. Теперь волны песка, медленно катящиеся по Морю Зноя, занимали весь окоем. Мир словно вымер, высох и перемололся в желтый порошок. Глядеть по сторонам было страшно: не было ничего в этой вселенной, кроме песка, зноя и верблюдов, которые, казалось, переживут седоков.

Сир Харольд Нордвуд приблизился к принцу.

– Леон, я слышал, здесь бывают песчаные бури.

– Неужто богам мало было просто создать иссушенный ад? – прошелестел сухими губами наследник гринвельдского престола.

– Я слышал, такая буря несет тучи мелкого песка и застигнутые ею слепнут, ибо она выдирает этим песком глаза. И даже можно задохнуться…

– Сейчас другая пора, мой господин, – послышался голос Фатиса. – В это время года бури редкие и слабые. Не стоит тревожиться.

– Какая досада, – произнес всю дорогу молчавший Кристан Брекенридж. – Я был бы рад сейчас ветру.

– Поверьте, молодой господин, здесь лучше без ветра. И обещаю: ночью вы вспомните дневной зной с благодарностью.

Леон взглянул на евнуха.

– Что это значит?

– Ночью в пустыне настолько же холодно, насколько жарко днем. А нам в Море Зноя предстоит провести две ночи.

Кергелен говорил бесстрастно, даже, пожалуй, с какой-то толикой превосходства. Видимо, он так решил отыграться за слова, сказанные Леоном у каменоломни.

Пару часов спустя жажда стала невыносимой, во всяком случае для людей. Несколько всадников быстро двигались вдоль каравана и раздавали маленькие кожаные мехи с водой, собирая опустевшие.

– Да здесь всего пять глотков! – возмутился Кристан, глядя на сосуд с вожделенной жидкостью. – Это же издевательство над страждущими!

– Молодой господин, я думаю, вам следует знать кое-что о правилах жизни в пустыне, – улыбнулся евнух. – Во-первых, здесь нельзя сразу много пить. Сердце может попросту не выдержать. Либо вы начнете сильно потеть, и бо́льшая часть воды испарится. Растягивая же воду на крохотные глотки, вы даете телу столько влаги, сколько и нужно. Не больше и не меньше. Потому мехи эти столь малы – чтобы не было соблазна напиться вдоволь. Здесь, в пустыне, важен холодный расчет, а не бездумное потакание желаниям.

Принц решил это запомнить. Весьма полезное знание для краев, где он только что приступил к двухлетней миссии посланника Гринвельда.

К вечеру, когда солнце стало заходить, все почувствовали некоторое облегчение. Однако ненадолго. С наступлением ночи пустыня действительно стала неприятно холодна. И если поначалу вечерняя свежесть радовала после дневного зноя, то ночь заставила стучать зубами и вспоминать жару как благодать.

Лишь верблюдам было все нипочем.

Люди закутались в шерстяные одеяла, все это время висевшие в скатанном виде за вторым горбом. Затем они крепко привязались к седлу, чтобы не упасть во сне. Спать приходилось на ходу.

Однако Леон в этот раз сну не поддался. Он смотрел на звезды. В небе пустыни они горели необычайно ярко и как будто были ближе. Любуясь ими, принц думал об Инаре. О своей драгоценной путеводной звездочке…

Под утро принц все же сомкнул глаза и погрузился в дремоту, но вскоре его разбудило неприятное ощущение духоты, ведь он был закутан в теплое одеяло.

– Мне кажется, мы обречены брести среди этих песков всю оставшуюся жизнь, – простонал Кристан, выпивая последние капли из меха.

Леона настигало то же ощущение, стоило ему посмотреть по сторонам. Все те же бесконечные барханы. Все та же цепочка следов за караваном, казавшимся вереницей последних людей и животных на земле. А ветер неумолимо застилал эти следы мириадами песчинок. Гринвельдцы уже почти позабыли причину, по которой направились в поход. Казалось, весь смысл их существования свелся к блужданиям среди знойных барханов.

Однако ближе к полудню одиночество охотничьего каравана было нарушено. Первым чужака заметил Харольд Нордвуд. Он придержал верблюда, чтобы поравняться с принцем.

– Леон, взгляни. Может, почудилось мне?

И он указал в сторону высоченного бархана, на гребне которого стоял верблюд с седоком. Всадник был укутан в странные одежды, и с этого расстояния нельзя было разглядеть его лица. Он спокойно наблюдал за караваном. Похоже, тассирийцы его тоже заметили. Вельможи вполголоса обратились к солдатам, и те передавали распоряжения по цепочке.