Искусство воскрешения - Эрнан Ривера Летельер

Христа из Эльки занимало не только прозрачное имя девушки и то удивительное обстоятельство, что она истово веровала в Бога и Пресвятую Деву, но и еще одна таинственная подробность, о которой продавец птиц говорил, понизив голос. В здешних кабаках бают люди, будто бы добросердечная шлюха — одна из душевнобольных, пригнанных с юга в пампу обманом после страшного землетрясения три года тому назад. Миф о них кочевал с прииска на прииск, хотя хозяева запрещали рабочим толковать про это под страхом увольнения. Три года прошло, а до сих пор очень немногим известна правда об этом загадочном событии. Да и те помалкивают, боятся. А для большинства бригада умалишенных — такая же сказка, как страшилка про Плакунью или Черную Вдову. Или про Дитятко с Золотыми Зубами. В пампе полно россказней и суеверий.

— Не зря говорят, север — сторона дьявола, — пробормотал Христос из Эльки.

Он шел уже час и успел выпить всю воду из бутылки. Солнце рычало над головой. Надо думать, скоро покажутся щебневой отвал или заводская труба Вошки — любой селитряной прииск с этого начинается. Чтобы взбодриться, он еще крепче стал думать о Магалене Меркадо. Удивительная ведь история. Как же ему недостает такой ученицы, как эта исключительная женщина. Не раз самые верные из апостолов, пока они грелись у костра в Норте-Чико или жевали колосья ржи, валяясь у обочины в южных полях, спрашивали, какого лешего он так мыкается, разыскивая несусветную библейскую блудницу, когда они могут поклясться, что среди добрых христианок, прибегавших к нему, есть прорва сеньор, которые были бы счастливы и сочли за Божие благословение, если бы он попросил их бросить дом и семью. Они следовали бы за ним по дорогам родины, помогали в евангельском служении и, само собой, утоляли бы его желания «от всего сердца и без жеманства», по его излюбленному выражению, — все равно как те служаночки, что оставались после проповеди и оказывали ему честь где-нибудь в кустах. Апостолы частенько такое замечали. «С нами можете убогеньким не прикидываться, Учитель».

В таких случаях он оставлял невозмутимый праведнический тон и с хитрецой отвечал, что все эти христианки для его миссии не подходят, ибо соитие с замужними, как прекрасно им, лукавым фарисеям, известно, есть грех прелюбодеяния. А будь у них хоть с горчичное зерно смекалки и призадумайся они на минутку, то сообразили бы, что оставшаяся часть женской паствы, то бишь вдовицы и девицы, спят и видят, как бы околдовать мужчину, оженить его по законам божеским и человеческим и выстроить с ним дом, милый дом, с жаровней, детишками, кошками и собаками. А кто же, братья мои, поверит Христу-женатику. Жена первая и не поверит!

— Проповеднику, зарубите себе на носу, простаки вы немытые, мало быть верующим. Надо еще быть достоверным.

В четыре часа пополудни на равнинах пампы начал задувать сухой ветер.

Христос из Эльки все шел и шел, и волосы лезли ему в глаза. Потом он остановился, поднял голову и приставил ладонь козырьком ко лбу. Вроде бы вдали у холмов завиднелся щебневой отвал, а с ним и крыша завода — в пампе это зрелище напоминало «корабль на якоре посреди пустыни», как писали поэты севера. Железная дорога, тем не менее, бесконечной линией тянулась дальше на юг.

Надо думать, где-то она все же завернет.

В этот миг в плавильном котле дня случилось чудо: железную дорогу перелетела бабочка. «Мимолетная бабочка», — восхитился Христос из Эльки, недоумевая, откуда она могла взяться. Бабочка была оранжевая с черными глазками на крыльях.

Следя за ее порханием, Христос из Эльки кое-что надумал. Бабочка исчезла на востоке. Почему бы не срезать путь? Короче выйдет. В конце концов, Предвечный Отец, направляющий его стопы, будет посильнее всяких там миражей.

Он еще немного поразмыслил и утвердился в своем решении.

Свернул в сторону от железнодорожной ветки и бодро зашагал по равнине. Солнце будто впало в ярость от его нахальства. Он извлек из пакета плащ из тафты и намотал на голову, как тюрбан. Бабочка улетела ровно туда, где он вроде бы различил щебневой отвал и заводскую трубу. Он вспомнил, что в юную пору его заработков на селитряных приисках старожилы рассказывали: когда в самый тяжкий полуденный час из ниоткуда возникает бабочка — это душа умершего ребенка желает скрасить вам зной. Дети в пампе тогда мерли как мухи, потому что ни врачей, не лекарств и в помине не было.

Отмахав несколько минут по горячему песку, в котором утопали сандалии, Христос из Эльки потерял из виду пути, телеграфные столбы и все прочие признаки человеческого присутствия в пейзаже. «Ходящий хожеными тропами не оставляет следа», — вслух сказал он себе то, что часто повторял в проповедях. И приободрился, подумав о хорошем: славно, что он идет налегке.

Каких только тюков, каких только манаток не перебывало у него за годы странствий: деревянные чемоданы, парусиновые сумы, флотские вещмешки и просто узлы из одеял. Одно время он даже таскал за собой старый пиратский сундук, который нашел зимним вечером в Темуко, в заброшенном доме, где пережидал дождь, но сундук был такой громоздкий и неудобный, что пришлось бросить его на очередном полустанке. Все его имущество — мешки, сумки, узелки — ждала одна и та же судьба: от износа они приходили в негодность, и хозяин выкидывал их. Либо их крали — к примеру, совсем недавно приделали ноги красивому красному деревянному чемодану, резному и с металлическими уголками, который ему пожаловала одна богомолка из города Линарес.

Теперь же он обременен лишь невесомым бумажным пакетом. В нем есть все потребное для жизни. Всякий раз, когда его попрекали францисканской бедностью, он ответствовал, что рожден не себя холить и лелеять, а помогать ближним. В особенности больным, слабым, а пуще того — нищим духом.

Лучше быть, чем иметь. И пусть критиканы и фарисеи не обольщаются, братья мои, — учтивым тоном нараспев декламировал он, — он тот, кто он есть, весь напоказ, нищий Христос, живет без прикрас, Христос отпущающий, благой, терпеливый, босой и нагой, поедатель дорожной пыли, Христос из Чили.

В этой части пустыни пампа представляла собой сплошную нескончаемую плоскость: ни один холм, ни один пригорок не нарушал круг горизонта. Повсюду заунывная лунная поверхность. Ни нога человека, ни лапа зверя, ни колесо машины, казалось, никогда не оскверняли здешнюю почву. Он подумал, что здесь, должно быть, и небо бесплодно: ни капли дождя от века не упало в обугленные пески, ни единое облачко-подранок не смочило жженый хребет равнины.

— Может, и Боженька сюда не заглядывал, — в изумлении произнес он.

И от этой мысли его бросило в дрожь.

Углубляясь в пустыню почти на цыпочках, как входят в святилище, он дивился и цепенел, словно Адам в первый день творения. Эти безрадостные долины словно только что вышли из печи. Он шагал, с наслаждением оборачивался на свои следы, отпечатывавшиеся в почве, пропитанной селитрой, и говорил себе, что до него на эту землю не ступал никто за миллионы и миллионы лет с сотворения мира.

По прошествии незнамо скольких часов его одолели жажда и усталость. Вроде лагерь должен быть близко. Он понял, что заплутал. И без сил рухнул на землю. Уместил пакет между ног и сел в позу лотоса. Как обычно в нелегкую минуту, принялся ковырять в носу. Осмотрелся: он сидит ровнехонько в центре идеального вселенского круга, лихо очерченного горизонтом. Тишина и одиночество так чисты, что он ощущает их мешающее присутствие физически. Он снял сандалии, желая причаститься земли.