Искусство воскрешения - Эрнан Ривера Летельер

А обиднее всего было то, что многие сдавались, будучи не в силах понять его бессребреничества. Они не могли взять в толк, почему он невозмутимо отвергает все дары и подношения, которыми некоторые состоятельные верующие из благодарности и великодушия готовы забросать его с головой.

Или не отвергает, но тут же раздает самым нищим и убогим. Всем им не хватало самоотречения. Помнится, один такой в Копьяпо, когда они не могли наскрести на коробок спичек, просил его превратить листья на ближайшем дереве в банкноты!

Эти недоумки находили отвратительным, что их Учитель, преемник Христа-Царя, довольствуется сбитыми сандалиями, сермяжной хламидой заплата на заплате — это вам не бесшовная туника Назарянина — и линялыми черными трусами. Вся эта шобла кретинов — «Прости им, Господи, ибо не ведают, чего желают» — мечтала просочиться в царствие небесное без билета. Они не знали, что, — как гласит деревенская мудрость, плод долгого тягостного опыта, — чтобы насладиться радугой, надо сперва вымокнуть под дождем.

Аллилуйя, Пресвятой Отче!

Поезд на юг, свистя, дымя сажей и выпуская клубы пара, въехал на станцию Дары. Паровоз, огромный черный зверь, задыхался от жажды и усталости. Как обычно, вагоны были до отказа забиты пассажирами, по большей части небогатыми семьями, которые вместе с детьми, собаками и курами снимались с южных делянок и ехали на север «за стучащей ложкой», как они сами беззлобно зубоскалили; рабочими, возвращавшимися из короткого отпуска в родном селении после того, как годами пахали на селитре и берегли каждый грошик, словно золотой слиток; торговцами, везущими товар из разных областей — авокадо из Кильоты, сладости из Ла-Лигуа, козий сыр из Овалье, маслины из Вальенара — и сбывающими его прямо в поезде. С ними соседствовали шулеры, фокусники, разнообразные прожигатели жизни, многочисленные подозрительные типы — по крою пончо и лезвию взгляда становилось ясно, что на север они бегут от правосудия, ведь лучше пустыни убежища не придумаешь, — и грустные люди, очень много грустных людей в черном, едущих разыскивать родственников — мужей и жен, отцов и матерей, сыновей и дочерей, братьев и сестер, которые однажды отправились в пампу попытать счастья да так и пропали без вести. Многие из этих родственников — вполголоса рассказывали грустные люди — погибли от несчастных случаев на работе или в пьяных драках, либо померли во время очередной гулявшей по северу эпидемии, либо были безжалостно расстреляны солдатами во время разгона рабочей демонстрации, но еще больше просто испарилось, исчезло в воздухе, как исчезает полуденное пустынное марево, а теперь вот они, грустные люди, едут на поезде в надежде найти хоть могилку.

С помощью мягких тычков, незаметной работы локтями и громкого «с вашего позволения, братья и сестры, во имя Господне» Христу из Эльки удалось насилу втиснуться в третий вагон. Поезд состоял из одних только вагонов третьего класса, поэтому выбирать долго не пришлось.

За то и прозвали его Бедняцким Поездом.

Как только состав тронулся, Христос из Эльки в полутьме деревянного вагона принялся проповедовать и предлагать поучительные брошюры. Смахивавшие на покойников пассажиры удивленно всматривались и вслушивались сквозь дремоту. Дети приняли его плачевный силуэт на фоне полнолуния в окнах за страшный призрак, набожные женщины — чуть ли не за божественное видение, а мужчины, у которых, дело известное, меньше всего доверия к тому, что попахивает церквями да рясами, — за дурацкую тень, не дающую им спать тревожными сектантскими выкриками, и многие, осоловев от вина из алюминиевых фляжек — вино черпали в пятнадцатилитровых оплетенных бутылях, которые каждый вез под сиденьем для разгону дорожной скуки и усталости, — швырялись в него черствыми краюхами и апельсиновыми корками и ругались, как сапожники, мол, пусть катится со своей белибердой к такой-то матери.

На рассвете состав прибыл на станцию Бакедано. Там, сказали ему, надобно пересесть на поезд Антофагаста-Боливия. На сей раз он забрался в последний, самый пустой вагон. Но и тут ему не пришлось прочесть проповедь и сбыть пару-тройку трактатов о здоровой жизни, поскольку пассажиры были зачарованы рыжим, элегантно одетым трубачом[7] при старомодной бабочке в горошек (и с безутешным веснушчатым лицом влюбленного призрака), который, стоя в проходе, всю дорогу играл невообразимо живую, ясную, лучистую музыку, ни дать ни взять ангелы трубят, землячок, шептались вокруг чернокожие ангелы, пьяные, будто пьяная вишня.

На станции Пампа-Уньон, в самом загульном селении пустыни — «Содоме атакамском», по словам газет, — музыкант с незачехленной трубой под мышкой и бутылью пива «в соломенной жилетке» исчез из поезда, растаяв, словно неупокенная душа. Христос из Эльки улучил возможность проповедовать и торговать брошюрами целых полтора часа, остававшихся до полустанка Сьерра-Горда, ближайшего к прииску Провидение.

Он вышел из вагона в одиннадцать утра. На перроне почти никого не было. Кроме него, желающих остаться в Сьерра-Горда не нашлось. Нехитрый багаж Христа из Эльки состоял из бумажного пакета, в какие насыпают белый сахар, с умывально-бритвенными принадлежностями, плащом из лиловой тафты — надеваемого только для проповедования и по торжественным случаям, — старинной Библией в переплете и брошюрами, которые он печатал в любом городе, куда заносила его судьба. Изречения, советы и мысли на благо Человечества, излагавшиеся в них, составляли выжимку его нравоучений и проповедей. Брошюры кончались, и поэтому по возвращении из Провидения — вместе с Магаленой Меркадо, будь на то воля Божия, — он завернет в Пампа-Уньон, где, как ему известно, работает типография.

Когда Христос из Эльки вышел со станции, селение Сьерра-Горда, пригвожденное к самой сердцевине чистилища, предстало перед ним безмолвным и безлюдным. Словно призрачный оазис в пустыне. Единственным обитателем деревни казалось солнце, лениво развалившееся на четырех земляных улицах, как толстая рыжая дворняга. На главной улице, у пустой площади он обнаружил полуоткрытое — деревянная решетка не давала войти — заведение, винную лавку. Прокричал:

— Эй, брат!

— Эгей, алле!

— Есть кто живой в магазине?

Без толку; на зов никто не откликнулся.

Умирая от желания пропустить бутылочку ледяного пива, он в сердцах завернул за угол и направился обратно к станции, как вдруг увидел: к кладбищу двигалась похоронная процессия, собравшая всех местных жителей. Шли пешком. Черный гроб несли на плечах шестеро мужчин в черных костюмах. Христос из Эльки некоторое время наблюдал. Потом перевернул мусорный бак, взобрался, чтоб лучше видели и слышали, и, воздев руки к небу, гневно прогрохотал:

— Оставьте мертвым погребать своих мертвецов![8]

Процессия разом стала и обернулась.