Апокалипсис Томаса - Дин Кунц

— М-м-м-м.

— В библиотеке много книг о лошадях.

— Да, в библиотеке.

— Я нашел ту лошадь. Думаю, она фризской породы.

— Такие дела.

— Сэр, чуть раньше вы заметили странный свет за окнами?

— Заметил?

— Я про мавзолей.

— М-м-м-м.

— Золотистый свет.

— М-м-м-м.

— М-м-м-м? — спросил я.

— М-м-м-м.

Если по справедливости, свет, о котором я упомянул, мог видеть только человек, обладающий моим шестым чувством. Однако я подозревал, что от шефа Шилшома мне не услышать ничего, кроме лжи.

Шеф нагнулся над разделочной доской, так пристально всматриваясь в орехи, что напоминал мистера Магу[3], пытающегося прочитать надпись мелким шрифтом на пузырьке с таблетками.

Чтобы проверить мою версию, я спросил:

— Около холодильника мышь?

— Такие дела.

— Нет. Извините. Это большая старая крыса.

— М-м-м-м.

Он тянул на отменного актера, если только работа действительно не увлекала его.

Я соскочил с высокого табурета.

— Не знаю почему, но я собираюсь поджечь свои волосы.

— Действительно, почему?

Повернувшись спиной к шефу, я направился к двери на террасу.

— Может, они станут гуще, если время от времени сжигать их.

— М-м-м-м.

Резкие звуки, сопровождающие рассечение пополам половинок ореха пекан, внезапно смолкли. В одной из четырех стеклянных панелей верхней половины двери на кухню я видел отражение мистера Шилшома. Он наблюдал за мной, его лунообразное лицо белизной не сильно отличалось от униформы.

Я открыл дверь.

— Заря еще не пришла. Возможно, здесь бродит какой-нибудь кугуар, пытающийся найти незапертую дверь.

— М-м-м-м, — ответил шеф, прикидываясь, что слишком занят работой, чтобы обращать на меня внимание.

Я переступил порог, потянул за собой дверь, закрывая ее, пересек террасу, направившись к первой дуге ступеней. Постоял там, глядя на мавзолей, пока не услышал, как шеф запер дверь на оба замка.

Когда до зари оставалось лишь несколько минут, вновь из дальнего угла большого поместья раздался крик негагары, последний в эту ночь.

Печальный звук напомнил мне часть сна об Освенциме, из которого меня вырвал первый в этой ночи крик: «Я голодный, исхудавший, рою землю лопатой, боюсь умереть дважды, что бы это ни значило. Землю я рою не так быстро, как хотелось бы охраннику, он вышибает лопату из моих рук, стальной мысок его сапога рвет мне кожу на правой руке, но из раны не бежит кровь, к моему ужасу, из нее сыплется серый пепел, ни единого уголька, только холодный серый пепел сыплется, сыплется, сыплется…»

Я уже шагал к эвкалиптовой роще, когда небо начало светлеть на востоке, проглатывая звезды.

Аннамария, леди Колокольчик, так же, как я, находилась в гостевом домике Роузленда три ночи и два дня, и я подозревал, что наше время в этом гостеприимном поместье быстро подходит к концу. Чувствовал, что третий день закончится насилием.

Между рождением и похоронами мы живем в комедии тайн.

Если вы не думаете, что жизнь загадочна, если верите, что все предопределено, тогда вы не обращаете внимания на происходящее вокруг или делаете себе наркоз спиртным, наркотиками, подбадривающей идеологией.

А если вы не думаете, что жизнь — комедия… что ж, дорогой мой человек, вам лучше поспешить на собственные похороны. Остальным нужны люди, с которыми мы можем посмеяться.

В гостевом домике — заря уже расцвела — я поднялся по спиральной каменной лестнице на второй этаж, где жила Аннамария.

У леди Колокольчик юмор суховат, но загадочности в ней больше, чем комедии.

Едва я постучал по двери в ее апартаменты, как дверь распахнулось, будто легкого прикосновения костяшек пальцев к дереву хватило, чтобы сдвинуть задвижку и привести петли в движение.

Два узких окна, далеко отнесенные от наружной поверхности башни, выглядели прямо-таки средневековыми. Казалось, что Рапунцель свешивала через них свои длинные волосы, и ранним утром они пропускали в комнату малую толику солнечного света.

Аннамария сидела за небольшим обеденным столом, сжимая миниатюрными ручками кружку. Бронзовый торшер с абажуром из разноцветного стекла окрашивал Аннамарию в желто-розовый цвет.

Она указала на вторую кружку, над которой вился парок.

— Я налила чай и тебе, Одди, — как будто точно знала, когда я приду, хотя я в самый последний момент решил, что поднимусь к ней.

Ной Волфлоу утверждал, что не спит девять лет, но, скорее всего, лгал. За четыре дня моего знакомства с Аннамарией она всегда бодрствовала. Когда мне требовалось поговорить с ней.

На диване сидели две собаки, в том числе и золотистый ретривер, которого я назвал Рафаэлем. Этот отличный пес прибился ко мне в Магик-Бич.

Бу, помесь немецкой овчарки с белоснежной шерстью, пес-призрак, единственная собачья душа, задержавшаяся в этом мире, которую я когда-либо видел. Он прибился ко мне еще в аббатстве Святого Варфоломея, где я провел некоторое время, прежде чем направиться в Магик-Бич.

Для молодого парня, который любил родной город так, как я любил Пико Мундо, который ценил простоту и неизменность во всем, который дорожил друзьями, с которыми вырос, я бродяжничаю слишком уж много.

Выбор не мой. События сделали его за меня.

Я на ощупь прокладываю путь к тому, что может оказаться смыслом жизни, учусь, направляясь, куда должен, с теми спутниками, которых мне дарит судьба.

Во всяком случае, так я сам себе говорю. И в достаточной степени уверен, что не пытаюсь оправдать этим свое нежелание учиться в колледже.

В этом неопределенном мире с уверенностью у меня не очень, но я знаю, что Бу остается со мной не из боязни того, что следует за этой жизнью (как некоторые человеческие души), а совсем по другой причине: он понадобится мне в какой-то критический момент моей жизни. Я не зайду так далеко, чтобы сказать, что он мой ангел-хранитель или что-то в этом роде, но его присутствие подбадривает меня.

Собаки завиляли хвостами, увидев меня, но по дивану застучал только хвост Рафаэля.

В прошлом Бу обычно сопровождал меня, но в Роузленде оба пса держались рядом с этой женщиной, словно тревожились о ее безопасности.

Рафаэль знает о присутствии Бу, а Бу иной раз видит недоступное мне. Это указывает, что собакам, в их невинности, открыто то, чего нам лицезреть не дано.