Джойс - Алан Кубатиев

Но в школе Джойс учил не это. Иезуитская педагогика в Бельведере была той же, что и в Клонгоувзе, и приспосабливаться к ней не пришлось. Его дар английской словесности привлек к нему внимание. Рутинные сочинения на темы вроде «Кто рано встает, тому Бог подает», «Прогулка по округу», «Неколебимость духа» продемонстрировали его способность достигать более высокого уровня банальности, чем его одноклассники. Учителем родного языка был Джордж Станислаус Демпси, хорошо сложенный мужчина, в зрелые годы напоминавший отставного полковника. Он одевался непривычно элегантно, носил усы и бутоньерку в петлице. Дикция и манеры у него были старомодные. В этом старомодном стиле он и оповестил ректора, отца Уильяма Генри, что юный Джойс — «мальчик, чья голова изобилует идеями». Ученики неуважительно прозвали ректора «Видьте-ли» — он любил это выражение, но в целом уважали. Джойс тоже вполне положительно изобразил его под именем мистера Тейта в «Портрете…». Позже они с Демпси переписывались, и старый учитель щедро предлагал напечатать стихи Джойса в школьном журнале.

Джеймс завоевывал позиции в Бельведере, а его отец терял их в остальных частях Дублина, как и у себя дома. Почти год они прожили на Фицгиббон-стрит, 14. Когда Джону пришлось ехать в Корк продавать оставшуюся недвижимость, он взял с собой сына. Эта поездка предстает в «Портрете…» как начало жестокого отчуждения от отца, некогда любимой отцовской юности и отцовских друзей. Однако и тут еще Джеймс смотрит на мир с любопытством умного и талантливого подростка. Станислаус Джойс вспоминает, что в письмах брата домой возникало впечатление, что ситуация его изрядно развлекала. Впоследствии, уже взрослым, он доброжелательно и с мягким юмором писал о людях Корка и самом городе, вспоминал об отеле «Империал», где они с отцом остановились, о прогулочном бульваре Мардайк и знаменитом коркском блюде «дри-шинз», черном кровяном пудинге с пряностями.

Продажа недвижимости заняла около недели, и вырученных денег должно было хватить, чтобы расплатиться с главным кредитором, адвокатом Рейбеном Доддом. Около 1400 фунтов было получено за землю и строения на Сауз-террейс и каретный сарай со стойлами на Стейбл-лейн. Еще около 500 фунтов дали участок и дома на Энглси-стрит. Многое из проданного было связано с ностальгическими воспоминаниями, историей семьи и города. Впрочем, тоску довольно быстро залечило турне по закадычным приятелям и барам.

Вернувшись в Дублин, Джон испытывал еще большую горечь. Постоянным напоминанием о позоре было то, что сын Додда учился в одном классе с его сыном. Джеймс Додда-младшего презирал, а в «Улиссе» припечатал его, сдвинув историю 1911 года в 1904-й. Додд-младший пытался покончить с собой из-за безответной любви, бросившись в реку Лиффи. Утонуть ему не дали, да и он сам в холодной декабрьской воде быстро передумал, но никак не мог ухватить спасательный круг. Проходивший мимо грузчик прыгнул в воду и доплыл с жертвой страсти к ступенькам набережной. Полицейский довез его в госпиталь. Грузчик оказался чуть ли не профессионалом: за последние несколько лет он спас около двадцати человек. Додда отвезли в госпиталь на машине, а грузчик пошел домой пешком. В этот раз он жестоко простудился и заболел воспалением легких, оставив семью без заработка. Жена его отправилась к мистеру Додду-старшему, который неохотно принял ее, но обогатил ценным советом для мужа — впредь заниматься своими делами. Потом, решив, что совет запомнится лучше, будучи подкреплен деньгами, вручил женщине целых два шиллинга шесть пенсов. Грузчик пролежал несколько недель и так до конца и не выздоровел. За спасение его не поблагодарили ни отец, ни сын. Дублинская газета «Айриш уоркер», описавшая этот случай, язвительно заканчивала статью словами: «Мистер Додд считает, что его сын стоит полкроны. Мы бы не дали этой суммы за всю семью Доддов».

Много позже Рейбен Джаспер Додд-младший подал на Би-би-си в суд за клевету, после того как в эфире был прочитан эпизод «Улисса» «Гадес». Негодующий прототип утверждал, что прыгнул в Лиффи «за своей шляпой».

А тогда, в 1894 году, у Джона Джойса остались 11 фунтов ежемесячной пенсии и невеселая возможность перехватывать по мелочи то там, то здесь. Пишущая машинка еще не начала своего победоносного шествия по миру, и каллиграфический почерк давал ему заработок копииста у адвокатов и нотариусов. Временами он подрабатывал сборщиком рекламных объявлений для «Фрименз джорнел», а во время выборов находил те самые мелкие поручения, делавшие его на миг богатым, счастливым и, соответственно, пьяным.

Переезд с Фицгиббон-стрит состоялся — они поселились на Милберн-лейн в Драмкондре. Времена меняются, а с ними и топонимы. Лондонский Ислингтон, к примеру, из унылой пролетарской дыры стал фешенебельным районом дорогих квартир. Драмкондра, он же Клонтерк, в наше время тоже является прелестным туристским районом северной части Дублина, с отличными пляжами, отелями и ресторанами. Тогда же это было застроенное небогатыми домишками подножие длинного холма, неподалеку от леса и реки Толка. Население составляли фермеры и чернорабочие, не слишком обрадовавшиеся новым соседям, явно знавшим лучшие дни. Станислаус дрался с местными мальчишками. Джеймс, как ни странно, с ними ладил, но в школе пришлось давать отпор другим снобам. В «Портрете…» есть эпизод, когда мистер Тейт зачитывает вслух фразу из еженедельного сочинения Стивена: «Вот. Это о Творце и душе. Гхм… кхрм… А! „…без возможности когда-либо приблизиться“. Это ересь». Джойс получил то же обвинение.

Одноклассники завидовали успеху его эссе. Несколько из них пошли домой той же дорогой и решили воспользоваться случаем. Сначала говорили о литературе и выясняли, величайший писатель Марриет[7] или просто великий. Джойс высказал свое мнение. Величайший писатель-прозаик, сказал он, это кардинал Джон Генри Ньюмен. Выбор, конечно, был отменный, хотя скорее стилистический.

Второй вопрос был еще категоричнее: «А кто лучший поэт?»

Один из усердных учеников подсказал: «Теннисон», но Джойс сказал: «Байрон». — «Байрон был негодяй!» — крикнул кто-то, и усердный ученик закричал: «Хватайте еретика!» Они схватили Джойса и потребовали признать, что Байрон плох. В схватке его стукнули палкой и прижали к изгороди с колючей проволокой, изодравшей ему одежду. Джойс выстоял, но, по воспоминаниям брата, пришел домой в слезах; мать утешила его и заштопала одежду. Так начались его муки за искусство. Кстати, эти предпочтения — Ньюмена и Байрона — Джойс сохранил навсегда.

Успехи в школе подтвердились результатами весеннего промежуточного экзамена-конкурса. В соперничестве со всеми мальчиками Ирландии, учившимися в подготовительных классах, Джойс завоевал один из первых призов — 20 фунтов стерлингов. Деньги были выплачены правительством Джону Джойсу, который передал их сыну с разрешением свободно потратить — в подтверждение теории, что именно так нужно учить обращению с деньгами. Джеймс, несмотря на молодость, уже кое-что об этом знал: щедро ссужая братьев, сестер и даже родителей, он педантично вносил эти ссуды в расходную книгу. Родителей он водил в театры и рестораны, даже в один весьма дорогой. Семья вновь припомнила вкус роскоши, которую больше не могла себе позволить, и повторяла это каждый год, когда Джеймс выигрывал конкурс. Он же, в свою очередь, укреплялся в ощущении своей щедрости. Когда ему через несколько лет настойчиво предлагали помогать семье, он с полным правом отвечал: «Я уже сделал достаточно».