Ветхозаветная библейская критика - Антон Владимирович Карташев

церковь отбирала и канонизировала книги, то есть признавала их богодухновенными, – иногда не без долгих споров и колебаний, – по их внутренней ценности и поучительности, а не по славе авторских имен. Новозаветная церковь автоматически восприняла эту традицию, ничего в ней не меняя, то есть ставя богодухновенное достоинство книг в зависимость от того, что они были признаны таковыми праотеческим иудейским преданием (это и значит «канонизированы»), а не потому, что именные они или безымянные, известны их авторы или нет.

Однако с исторической и историко-богословской точки зрения установление авторской принадлежности каждой книги имеет специфический интерес, ибо как естественные религии, так и религия Откровения подвержены закону постепенного роста и раскрытия, а потому все богословские идеи как зародыши скристаллизовавшихся к нашему времени догматов в тех случаях, когда мы можем их выражения по библейскому тексту датировать и локализовать во времени и пространстве, получают свою конкретную живость, отчетливость и свой точный смысл. Итак, не простая вера, приемлющая библейские книги как богодухновенные под гарантией авторитета церкви, заинтересована в отыскании подлинного авторства и происхождения их, а именно искушенное в науке богословие. Правда, в научных поисках несохраненной преданием памяти о написании многих книг критической науке приходится нередко начинать с отрицания традиционной псевдонимности или псевдэпиграфичности их. Отсюда, по недоразумению, дурная репутация у библейской науки, будто она не любит признавать личное авторство за священными книгами. Наоборот, именно наука стремится всеми силами открыть подлинных авторов вместо нынешних псевдонимов и анонимов. И даже консервативное богословие постепенно следует за ней, не отстаивая во что бы то ни стало, например, Соломонова авторства для Экклесиаста и Притчей и Давидова для всех псалмов, надписанных его именем.

Хотя вообще с догматической стороны вопрос об авторстве священных книг, и особенно так называемых учительных книг, довольно безразличен, – раз данная книга признана церковью богодухновенной, – но есть один, наиболее крупный, и в то же время наиболее щекотливый и, можно сказать, невралгический из всех авторских вопросов библейской литературы. Разумеем вопрос об авторстве Пятикнижия Моисеева. Однако и здесь акцент вопроса не в личности автора как таковой, не в религиозно-мистическом значении для нас заключенных в Бытии первобытных преданий некоторой избранной группы древнего человечества, не в хаотической и внутренне несогласованной кодификации культовых, бытовых и гражданских законов древнего Израиля, в одном виде представленных в книгах Исход, Левит, Числа и в другом виде во Второзаконии. Акцент вопроса чисто исторической природы: когда, в какой хронологический момент все эти и Моисеевы писания, и Моисеевы предания, и выросшая из них практика и история положены на письмо и средактированы уже в том виде, как мы их теперь имеем? До завоевания Израилем земли Ханаанской, как внушает нам обычно понимаемая традиция, или уже в эпоху царств и окончательно в плену вавилонском ко времени Эздры (IV в. до Р. Х.)? Ценность ответа на такую постановку вопроса состоит не в удовлетворении только нашей исторической любознательности, а в выводах, вытекающих из того или иного ответа. От этого зависит весь план построения истории ветхозаветной религии и древнеизраильской священной истории, включаемой нами в общую мировую священную историю. Посему указанным вопросом мы, строго говоря, и хотели бы здесь ограничиться.

Но при всем недостатке времени уже из одного уважения к значительности и других проблем, подымаемых библейской критикой, скажем предварительно нечто и о них.

Рядом с проблемой подлинности в смысле авторства стоит вопрос о подлинности в смысле цельности и односоставности дошедшего до нас текста данного автора или данной книги. Работа масоретов, продолженная великим Оригеном и продолжаемая современной текстуальной критикой, перешла в глубокий литературно-исторический анализ текстов по самому их содержанию. Гигантская проделанная ученая работа привела к весьма убедительным выводам, не в гадательных деталях, конечно, а в основном в том, что все ветхозаветные книги пережили периоды заметных редакционных переработок, дополнений, приспособлений к своему времени.

Древневосточные, в частности семитические, народы имели совершенно отличные от наших взгляды на роль книги. Скрупулезного вопроса об исторической, документальной подлинности для них не существовало. Книга была для них средством религиозно-этического назидания. Все, что казалось в тексте практически нецелесообразным, смущающим, соблазнительным, спокойно ретушировалось, перерабатывалось, изменялось, дополнялось хозяйскою рукою вождей народа, в данном случае – пророков, священников, мудрецов (хакамим) и книжников. Задача книги была практическая, миссионерская, пастырская, а не теоретическая, документальная, архивная даже в тех случаях, где, по-нашему, должна бы быть речь об исторической точности.

Особо напряженной и творческой эпохой, собравшей, обработавшей и издавшей для широкого народного употребления священную литературу, была эпоха плена вавилонского и раннего послепленного времени (VI–IV вв. до Р. Х.). Священник Эздра, как видно довольно точно из его книги, принес иерусалимским возвращенцам из Вавилона по меньшей мере Пятикнижие и, вероятно, некоторые книги исторические. Самаряне, вскоре отделившиеся от иудеев (IV в.), унесли с собой из Иерусалима не только Пятикнижие, но и книгу Иисуса Навина. Однако в великой духовной лаборатории Вавилона во времена Эздры было уже готово большое собрание всех категорий священных книг: наряду с историческими и книг пророческих и некоторых учительных книг. Вавилон с тех пор на тысячелетия стал школой иудейской талмудической книжности.

В горниле Вавилонского плена не только возродился, но, можно сказать, заново родился иудейский народ. Уведен был в плен гордый политический народец, непрерывно ведший авантюрные войны в лоне то египетской, то ассиро-вавилонской коалиции, грубый бытовой язычник, идолопоклонник, а вернулся на развалины Иерусалима трезвый монотеист, ревнитель монопольного культа своего Бога Ягве, понятого наконец как Единого и Единственного Бога всего мира и всех народов. Это уже был почти не народ, то есть не политическая нация, а безгосударственная, внеземельная религиозная секта, церковь. Израиль плотяный превратился в Израиля духовного. Таков был провиденциальный результат наказания народа пленом. Израиль оперся не на свою государственную власть и династию, не на армию – (он надолго стал подданным чужих империй), а на свою веру, на свое строго уставное культовое благочестие, на свое священство, на свою писаную Моисееву Тору и ее книжное продолжение: «пророков» (небии́м) и прочие «писания» (кетуби́м), на то, что в эллинистическом мире, поначалу через иудеев же, получило название «Библии». Состав и редакция библейских книг получили свою чеканку именно в этой духовной лаборатории плена, когда вождей народа и лучших сынов его охватила пламенная религиозно-патриотическая вера в то, что они неизмеримо выше религиозно поработивших их язычников, что они не должны унизить себя слиянием с ними, что Господь только и ждет от Своего народа, чтобы вернуть ему за покаяние и честь и славу большую и лучшую, чем в последние времена их царств. Прообразом этой