Охота на ясновидца - Анатолий Королев

Стараясь не выдать свое полное непонимание происходящего, я чуть-чуть приспустил коридорное стекло. Как видите, я уже вполне стал человеком. В просвет хлынули звуки вокзала. Гудки машин с привокзальной площади. Грохот тележек носильщиков. Я молча, бесстрастно смотрел ей прямо в лицо: каким образом можно узнать, что я приеду в последнем вагоне, в четвертом купе, если я сам узнал об этом всего лишь несколько часов назад?

— Привет, Герман! — и она помахала рукой в черной перчатке.

Итак, значит меня зовут Герман.

Но это мужское имя.

Выходит — я не женщина.

Тайна моего рождения. — Начало всех несчастий. — Счатливое спасение. — Кто хочет моей смерти? — Я убегаю — меня преследуют и догоняют.

Мне всегда не везет. Если я забываю зонтик, обязательно пойдет проливной дождь. А если я его не забуду, то обязательно потеряю в конце дня, потому что дождя не будет. Мои бутерброды всегда падают вниз намасленной стороной, а если я надену новые колготки — обязательно напорюсь на гвоздь. Когда я покупаю билет в театр, то сижу по закону подлости на Г3 месте, а впереди, заслоняя сцену, сидит дылда ростом с каланчу. А если я выбираю в кондитерской трубочку с кремом, в ней, как нарочно, — нет крема. Каждый божий день на меня нападают тридцать три несчастья и все какие-нибудь кусачие пустяки, и я стараюсь их не замечать. Потому что я знаю, мелкие неприятности — это моя расплата с судьбой за то, что по большому счету мне всегда чудовищно, необъяснимо, неправдоподобно, просто сказочно везет. Например, я могу наспор купить лотерейный билет с лотка у метро и обязательно крупно выиграю. Однажды я выиграла в баккара колоссальную сумму денег. Мне тогда фартило почти четыре часа подряд. Я чуть сама не спятила.

Но не буду забегать вперед.

Моя история слишком непроста, чтобы расказывать о ней наспех. С самого рождения меня злобно преследует рок. У меня не было никаких шансов спастись. И все же я победила. О, это жуткая история — первый раз меня хотели шлепнуть, когда мне было всего три годика. Вот почему мне хочется все рассказать, чтобы освободиться от прошлого. Сколько раз я просыпалась от чувства — мой палец на притопленном спусковом крючке, револьвер вот-вот пальнет в тайного врага.

Но я опять забегаю вперед.

Так вот, скажу сразу, я еще совсем молода для таких исповедей. Мне, наверное, лет двадцать пять. Я не знаю ни точной даты своего рождения, ни настоящего имени, которое мне тогда дали, ни места где я родилась. Но я не сирота. Одно из первых воспоминаний — это мамины поцелуи. Она достает меня из уютной кроватки и страстно целует в щечки. Я начинаю плакать, а затем улыбаюсь. Ее волосы приятно ласкают лицо, а кожа пахнет чудесной свежестью цветов. Почему-то ее глаза блестят от слез… Помню черную собаку с острыми ушами, она сидит в золотом кресле, как человек, положив лапы на стол, смотрит на меня сердитыми глазами и тихо и зло рычит, я снова плачу, вдруг меня подхватывают чьи-то сильные руки. Это мужчина с белыми волосами до плеч. Как приятно обнимать его загорелую шею. Отец поднимает меня к потолку на сильных руках, страшно, но я смеюсь от счастья, видно как он сильно любит свою крошку… Помню остров куда мы втроем едем на быстроходной лодке через синее море, там песок и пальмы, а на пляже стоят маленькие каменные пушки… Вдруг я остаюсь одна. Хорошо помню бесконечный день в пустом доме, это огромный и прекрасный дом полный красивых вещей, ветер колышет легкие шторы на высоких окнах, я боюсь их шелковых прикосновений, я брожу из комнаты в комнату — значит мне уже три или четыре годика — в мертвой тишине, и на мой громкий плач: — я хочу есть — никто не отзывается. Внезапно входит страшный человек, он весь черного цвета, у него черные руки и черное лицо, хотя сам он весь в белом. Он идет, ступая на цыпочках, и кого-то ищет. В его руке шприц, а я страшно боюсь уколов. Может быть он ищет меня? Я прячусь под столиком накрытым длинной скатертью. Прячусь и смотрю на его ботинки через желтую бахрому кистей. Вот он ступает на леопардовую шкуру, которая лежит рядом со столиком. Черные лаковые ботинки на белых леопардовых пятнах! Это так страшно. Вдруг в комнату вбегает черный пес и… находит меня. Страшная морда заглядывает под скатерть, от ужаса я вырубаюсь и больше ничего не помню… Затем картина жизни резко меняется. Теперь я живу не одна, вокруг много-много детей, они противные и злые, а вместо уютной постельки в спальне я сплю в большой зале, где кроме моей еще много других детских кроваток. Мне все время страшно. Особенно ночью, когда в окна залы смотрит луна и вся спальня разлинована черно-белыми полосами. А еще все время хочется есть. И сколько я ни плачу, родители никогда уже не приходят. Они меня бросили! За что?… Потом другой противный дом полный детей, затем еще один, затем третий. Это воспитательные дома для детей-сирот. Я ни с кем не дружу. Всех ненавижу. Веду себя дерзко. Однажды укусила за руку воспитательницу. Нам не разрешалось ворочаться с боку на бок, когда мы засыпали. А еще требовали, чтобы руки во сне всегда лежали поверх одеяла. Услышав скрип койки дежурная воспиталка вбегала в палату и, отыскав виновную, вытаскивала в одной ночной рубашке в коридор, стоять босиком на холодном полу полчаса с подушкой на вытянутых руках. Как я ненавидела эти подушки — на застеленных кроватках они должны были стоять одинаковым у всех треугольничком, на который повязывался пионерский галстук. Мою постель всегда перетряхивали и заставляли застилать заново по три-четыре раза. А затем еще оставляли без обеда. Так вот эта воспиталка по кличке Гадюка Ивановна вытащила меня в коридор, хотя я не ворочалась, и держала руки поверх одеяла, вытащила и стала тихо бить по голове костяшками пальцев. Я озверела от несправедливости и укусила ее руку до крови. Тогда меня запирают на весь день в пустой темной комнате. Это первое наказание в моей жизни. Но я уже не плачу. Я уже знаю, что моих родителей нигде нет, что никто больше в щечки не расцелует. И вдруг из дыры в полу вылезает мерзкая крыса, я вскакиваю на кровать и кричу. Крыса сама пугается такого вопля и убегает под землю. А за дверью слышится смех дежурной, которая смотрит в комнату через отверстие в железной двери. Ну, гады! Смейтесь! Но я ни за что не заплачу! Я только сильней стискиваю зубы… Последний детский дом был самым противным: унылое уродливое здание на пустыре, решетки на окнах, туалетная вонь на всех трех этажах, запах хлорки, злые, жадные, лживые девочки и мальчики. Здесь я пошла в школу, здесь прошли три самых ужасных года моей жизни. У меня всего одна подружка — немая девочка с голубыми глазами. Она может ходить по ночам с закрытыми глазами. Я пробую ей подражать, но натыкаюсь на предметы. Ее зовут Верочка по прозвищу Веревочка, потому что фамилия ее — Веревкина. Однажды она открывает мне тайну — она умеет говорить, но притворяется немой, чтобы меньше наказывали. И еще она не хочет учиться. Мы дружим еще крепче. Я учу ее считалоч-ке-заговору от беды: экете пекете чукете ме, абуль фа-будь, дуль сане… Я первой ей рассказываю о том, что жила раньше в красивом доме с белыми шторами и плавала на остров, что у меня были игрушки.

А теперь у меня всего две своих вещи — маленькое круглое зеркальце, да пустой флакон из-под духов, который я нашла и который до сих пор чудесно пахнет, как кожа моей мамы. И еще я свистнула книжку из школьной библиотеки — это сказки Перро, я прячу ее под матрасом. Моя любимая сказка о Золушке и принце, о том как она потеряла на бале хрустальную туфельку и чем все это кончилось. Это маленькая дешевая книжечка в красной картонной обложке, где страницы исчерканы карандашом, а рисунки подклеены с обратной стороны страницами из другой книжки.