Последние 18 секунд - Джордж Д. Шуман

Сайкс знал, что Сьюзен не сдала его – иначе он давно загремел бы за решетку. Если бы на свалке нашли трупы, это стало бы общенациональной сенсацией. Но трупы не обнаружили, и это означало, что Сьюзен никому ничего не сообщила, может, только священнику в исповедальне, и они с Богом решили все оставить как есть, коль скоро он в тюрьме.

Все это случилось почти тридцать лет назад. Бо́льшую часть жизни Сайкс провел на нарах не за то, что грабил, насиловал, убивал, а из-за дурацкого дорожно-транспортного происшествия. Рассказать кому – не поверят.

Сайкс не сразу осознал, что его приговорили к пожизненному заключению. Назначенный ему защитник уговаривал его признать себя виновным в совершении убийства по неосторожности, это влечет за собой лишение свободы сроком на два года и последующий надзор полиции – такое наказание полагалось в семидесятые годы водителям, которые в состоянии алкогольного опьянения задавили насмерть человека.

Но Джим Линч, начальник полиции в Уайлдвуде, был настроен решительно. Он требовал судить Сайкса за убийство при отягчающих обстоятельствах. Тот сел за руль, приняв дозу сильнодействующего наркотика, в результате чего погибли семнадцать ребятишек, находившихся в школьном автобусе.

В Нью-Джерси приближались выборы в местные органы, и у судьи были ушки на макушке. Сайкса приговорили к двум срокам пожизненного заключения. Чтобы лишний раз не травмировать родных и близких погибших и успокоить горожан, было решено по пятнадцати эпизодам слушаний не проводить.

Как и большинство серийных насильников и убийц, Сайкс за годы отсидки много размышлял о своих недетских проказах. В отличие от других тюремных птах его настоящие преступления не были раскрыты. Неистовство, с каким он убивал и прятал трупы, оставило неизгладимый след в его воспаленном мозгу: руки, ноги, волосы, полные ужаса глаза и умоляющие губы. Но еще больше он вспоминал о фигуристой Сьюзен и их любовных играх в постели. Первые годы заключения ничего иного не лезло в голову. Он жил сладкими воспоминаниями.

Теперь он снова стал думать о той единственной на свете, которая знала, где покоятся его жертвы.

Сайкс натянул штаны защитного цвета, сунул ноги в тяжелые башмаки и выбил на циферблат часов сигарету из пачки «Мальборо». На поднятой с зажженной спичкой руке напряглись мышцы, и у татуированной женщины поднялись груди – так же, как они поднимались, когда ему было семнадцать лет.

Сайкс отхаркнулся, сплюнул в унитаз и поставил ногу на раковину зашнуровать башмак. В конце коридора стукнула дверь. Он услышал приближающиеся шаги и почесал шею. За ним пришли.

Его вели по двору для прогулок. На землю сыпал редкий снег с дождем. Сайкс был в оранжевой робе. Наручники на запястьях прикованы к толстому ремню на поясе, от которого тянулись цепочки к браслетам на лодыжках.

Раннее утро, небо еще не просветлело, низкие облака едва не задевали крыши. Сверкнувшая молния высветила женский силуэт в окне четвертого этажа. Тюремная психиатричка. Сайкс поднял голову и улыбнулся.

В сигнальной мигалке у ворот красный свет сменился на зеленый, и тяжелые стенки раздвинулись. Вдоль забора вышагивали охранники с автоматами наготове. Вместе с конвойными Сайкс прошел между двумя рядами колючей проволоки к одиночному строению.

На Тексому надвинулся очаг грозового фронта. Ветер рвал в клочья облака, свистел в ушах. По кирпичным стенам, по металлической ограде, по мостовой монотонно забарабанили градины.

Конвоиры ускорили шаг, таща за собой Сайкса. В пропускнике у него сняли отпечатки пальцев. Он коряво расписался. Его провели в другую комнату со скамьей, прикованной к стене, с рук и ног сняли браслеты и вместо оранжевой тюремной робы выдали джинсовую куртку, в кармане которой были чек на восемнадцать тысяч долларов и пятидолларовая бумажка, заработанные им за время отсидки. В конце коридора конвоир нажал кнопку механического замка и вытолкнул Сайкса наружу. В нескольких метрах от него стоял белый тюремный фургон с распахнутыми задними дверцами и зажженными фарами.

Порывами налетал частый град. Сайкс подставил пронизывающему ветру лицо, холод обдал его лоб, щеки, шею. Одна льдинка раскровила ему губу.

Сайкс поставил ногу на ступеньку фургона. Сверкнувшая молния осветила его исступленные от волнения глаза. Слизывая кровь с губы, ощущая сладость свободы, он нырнул в темноту автомобиля.

Уайлдвуд, штат Нью-Джерси

Воскресенье, 1 мая

Лейтенант полиции Келли О'Шонесси припарковала патрульную машину на стоянке у Кресс-авеню, поднялась на деревянную эстакаду, сооруженную для прогулок вдоль пляжа, и посмотрела на пирс, который протянулся далеко в море, доходя почти до краев бетонных волнорезов, и в это время года представлял унылое зрелище. На нем ни души, карусели и чертовы колеса заработают только в День поминовения, когда в город начнут стекаться туристы.

О'Шонесси спустилась на пляж, где группа оперов в желтых дождевиках прочесывала место происшествия.

День стоял серый, ветреный не по сезону. В туфли набился песок, она сняла их. «Пропали мои колготки», – подумала она, но по пляжу на каблуках не пройдешь.

Поверх блузки и зеленой юбки, которые она утром надела в церковь, на ней была полиэтиленовая накидка с надписью «Лейтенант» на спине. Ее срочно вызвали, и девочек пришлось оставить в церкви со знакомыми.

Под мышкой О'Шонесси держала фонарик, к поясу, за кобурой, была пристегнута портативная рация, по которой она слышала, как переговариваются криминалисты под бревенчатым настилом эстакады и полицейские на автостоянке, где обнаружили автомобиль жертвы.

Она переступала с ноги на ногу на холодном песке, поджидая подчиненных. Их фигуры выплывали из полумрака. Келли видела, как они перелезают через водосточную трубу, тянущуюся из-под настила. Труба проходила почти в метре от земли. Через такую и в брюках трудно перелезть, а в юбке и подавно.

– Все прочесали, лейтенант.

– Ну и что?

– Похоже, она пыталась спрятаться под трубой. Там как раз кончается цепочка кровяных капель. На трубе наслежено. Много отпечатков пальцев, наверное, ее. И волос много, длинных волос.

– Хорошо, спасибо, – сказала О'Шонесси, выуживая из кармана пачку «Никорет», пластинок никотиновой жвачки.

– Знаем, как этой бабе лейтенантские лычки достались. По блату, это тебе кто хочешь скажет. – Рассел Диллон раздраженно покачал лысеющей головой. – Если б не папаша, не видать ей их как своих ушей. Я эти проклятые тесты с девяносто первого года прохожу, и ни фига.

Дуг Макгир вздохнул и продолжал писать.

– У нее рука наверху, понял? Уж я-то знаю, не вчера родился. – Диллон закурил и громко рыгнул.

Макгир поднял голову от своей писанины:

– Она лучше нас заключение составила. Она не виновата, что такая сообразительная.