Вместо матери - Сергей Сергеевич Заяицкий

сторону.

— Папа!

— Господа, там дочь моя! — кричал Сенцов. — Господа, дайте моей дочери пробраться!

— Какие тут к чорту дочери!

Толпа несла Катю к вагонам…

— Все равно, садись, Катя, — кричал Николай Семенович, — в Полтаве соединимся… в поезд, главное, садись.

Его самого с Верой Петровной теснили к задним вагонам.

— Садись, не бойся.

Катя чувствовала, что единственное спасение в этом страшном поезде. Не сесть в него, значит, остаться на станции на растерзание бандитов — самого Махно. Стиснув зубы и прижав к груди Петю, она протиснулась к вагону.

— Ну, девочка, живее.

Кто-то подсадил ее.

Она теперь стояла на ступеньке.

Поглядев вдоль поезда поверх голов толпившихся пассажиров, она увидала мать и отца, которые тоже втискивались в вагон.

— Ну, полезай, что-ли…

— Я сажусь, папа, — крикнула она.

Николай Семенович махнул ей рукой.

Их разделяло четыре вагона. Но беда была не так: уже велика. Главное, что никто не остался на станции… Вещи — бог с ними. Катя очутилась наконец на площадке.

И почти тотчас же поезд тронулся.

— Стой! Стой! — визжал кто-то.

— Ребенка, ребенка моего увозят!..

— Машинист, стой!

Но было не до того…

Взрывы начали раздаваться один за другим. Люди облепили поезд и сидели где только можно: на буферах, на ступеньках, на стенах…

— Скорей бы удрать…

— А ну, как дорогу перебьют снарядом.

Но поезд медленно двигался вперед.

Катя немного успокоилась. Петя тоже, к счастью, не плакал и с любопытством смотрел кругом.

Он в первый раз ехал по железной дороге.

— Ой, колеса-то как бегут.

— Да… Ничего, Петя, главное — что мы все сели. Теперь куда-нибудь доедем.

— Это ты верно сказала, девочка. Куда-нибудь доедем.

Все севшие в поезд находились в каком-то умиленно благодушном настроении.

После паники при посадке все словно отдыхали и радовались хотя бы уже тому, что уезжают от страшных бандитов.

— Только медленно едет поезд-то.

— В гору… Тут подъем большой. А вагонов-то вон сколько.

Катя глядела на степь, темневшую кругом.

Вдруг в стороне от полотна прямо из-под земли взметнулся огонь и страшный грохот потряс все кругом. Белое густое облако поднялось над степью.

— Снаряд!

— Господи! Это они по поезду.

— Ой! Что же будет!

Петя вопросительно поглядел на Катю.

Катя попыталась улыбнуться.

— Ничего, Петя, нам теперь не страшно.

Те, кто стояли у самого края площадки, наклонившись, глядели назад.

— Гляди! Словно там какие-то скачут. Вон, далеко-далеко.

— Небось, станцию уж захватили…

— А мы-то ползем!

— Сейчас подъем кончится… Тут самое крутое место…

И вдруг поезд как-то странно дернулся и пошел быстрее.

— Вот видишь…

Но в это время раздался крик:

— Задние вагоны оторвались… Ух, побежали…

Катя не сразу поняла, в чем дело…

Потом она быстро поставила Петю на пол и просунула голову наружу между двумя человеческими боками.

Она увидела, как позади катились обратно оторвавшиеся вагоны.

— Папа, — закричала она с отчаянием, — мама…

Петя с воплем вцепился ей в юбку.

— Что ты, девочка?

— Мои там папа и мама… пустите.

— Куда! Не воротишь теперь!..

Новый грохот потряс степь.

Облегченный поезд резво мчался вперед. Должно быть, машинисту вовсе не было охоты попадаться в руки Махно.

— Укатил твой папа…

— Не плачь, девочка… Они, может быть…

И все замолчали, ибо в сущности утешать было глупо.

Беда стряслась непоправимая.

— Ну, попали они теперь к бандитам, — сказал кто-то из сидевших на буферах.

— Не докатятся… Там поворот крутой… а гора-то большая… Сковырнутся.

Но Катя не слыхала этих равнодушных рассуждений. Она вся была охвачена ужасом и, если бы не Петя, наверное, спрыгнула бы с поезда и побежала бы за оторвавшимися вагонами.

А поезд теперь мчался во весь дух, равномерно постукивая колесами, и быстро один за другими появлялись и исчезали серые телеграфные столбы.

Наступила ночь.

IV. ОСОБОГО РОДА ОБСЕРВАТОРИЯ

В СТЕПНОЙ полосе бывают возле рек густые и пышные заросли. Огромные вербы склоняются над водою, а позади них тянется левада тополей, широко раскинувших свои ветви. В темные осенние вечера такие левады глухо шумят, и одинокому путнику жутко брести вдоль черной реки.

Но тот путник, о котором сейчас будет речь, по-видимому, ничего не боялся.

Он шел неслышно по темному берегу и даже иногда начинал машинально насвистывать. Однако свист этот он тотчас же прекращал и даже ударял себя ладонью по губам, как бы желая хорошенько напомнить себе о своем легкомыслии.

При этом он каждый раз останавливался и без особенной тревоги, но внимательно прислушивался и вглядывался во мрак.

Вдруг где-то на том берегу реки вспыхнул огонек и огненная змея взвилась высоко в черное небо.

Там она лопнула зеленым огнем и кругом сразу стало светло и зелено. Тополя белыми стволами выступили из мрака и прохожий (это был совсем еще мальчик) сразу почувствовал себя на виду у всей вселенной. Что-то хлопнуло вдали, а затем над самым ухом мальчика мгновенно пронесся жалобный свист.

— Ну, ну! — пробормотал он и как змея нырнул в кусты.

Между тем ракета померкла.

После нее ночь стала казаться еще чернее.

Мальчик долго сидел в кустах, ожидая второй ракеты, но ее не было.

— Должно быть, больше пороху нехватает, — пробормотал он.

— Очевидно! — произнес кто-то рядом и так неожиданно, что мальчик вздрогнул и подался в сторону.

С бьющимся сердцем он стал вглядываться во мглу, но решительно ничего не было видно.

— Вы… кто же это? — произнес он нерешительно.

— А вы кто?

— Я… Я так… сам по себе…

— И я сам по себе…

— Так вы… ступайте своей дорогой…

— Спасибо за разрешение… а мне вот посидеть хочется.

— Ну, сидите.

— Ты, мальчик, здешний?

— А вам на что?

— Дорогу на Вырубово знаешь?

— Знаю!

— Проводить можешь?

— А вы кто?

— Ну а если, скажем, я большевик.

— Большевик? А разве в Вырубове большевики?

— Должны быть — со вчерашнего дня.

— Стало быть, белые за Днепр уходят?

— Видно, что так!

— Так!

Мальчик призадумался.

— Ну, ладно, — сказал он, — идемте, провожу, вдвоем итти веселее.

От черных кустов отделилась черная тень.

— Ну идем.

Они пошли в сторону от реки.

— А ты сам-то куда шел?

— А я просто так, брожу.

— Ты какой? С кем идешь-то?..

— А ни с кем… Хожу вот… Сейчас с вами иду.

— Это, брат, нехорошо. Ты сам-то кто, буржуй, рабочий?

— Середка наполовину… Я — никто.

— А зовут тебя как?

— Ванько́.

— Чудно́й ты, брат, Ванько́.

— Каким уж уродился.

Некоторое время они шли молча.

Они пошли в сторону от реки…

— А кто это сейчас ракету пускал? — спросил Ванько́.

— Бандитня. Махновцы.

— Они ведь с вами воюют.

— Они со всеми…