Хорошие. Плохие. Нормальные - Елена Колина

Маратик с таксистом складывали книги в багажник и на задние сиденья, а я встречала их у подъезда.

Всего-то двенадцать поездок, и таксист наконец-то привез последнюю партию. Было неловко, что Маратик уже успел рассчитаться с таксистом, ведь это мои книги, моя помойка. Обычно я стараюсь заплатить первой, но было приятно, что Маратик оказался не жадиной.

…Чемодан у окна. Книги свалены в зале. Все вперемешку, Диккенс на Толстом, Маяковский вообще повсюду… Выглядит ужасно, как будто война, и все это срочная эвакуация библиотеки, — складывать книги некогда, уже бомбят, поэтому выносим и бросаем на пол. Чехов, Горький, Шекспир, Диккенс, Толстой, Маяковский повсюду… Хорошо, что Маратик догадался вызвать такси на помойку, у меня бы руки оторвались носить.

— Зачем мы все это приволокли? — спросил Маратик.

Я не подумала, что нравлюсь ему или что он хочет просто переспать со мной или узнать меня получше. Я не думаю, что вызываю у первого встречного сложную гамму чувств. Никакой гаммы чувств, просто ему некуда торопиться, а может, и вообще некуда идти.

28 МАРТА, 7 УТРА. НЕ ДЕМЕНТОР

v моральных императивов — один

Я проснулась от восторга: я сплю! Не лежу без сна, не думаю о вирусе, не думаю о своей жизни, не считаю капли — кап-кап, а сплю!

Было семь утра, значит, я проспала пару часов. Маратик спал рядом.

Маратик спал рядом.

Один из сериалов по книге СН начинается со сцены: героиня просыпается и видит, что рядом с ней спит незнакомый мужчина. А она реально не помнит, кто он и что между ними было. СН говорил: самое смешное, что во время съемок этого сериала такая история случилась с ним. Он проснулся рядом с актрисой, играющей главную роль, и она сделала вид, что не помнит, что между ними было. Он сказал: «И мне тут же пришлось заводить отношения, иначе неловко».

Мы с ним познакомились в финале этих отношений. Актриса поставила СН ультиматум: либо он на ней женится, либо все, она от него уходит. СН в ответ потребовал, чтобы она перешла в иудаизм. Это было остроумно: он ни разу не был в синагоге, не общался ни с одним раввином, ничего не знает про иудаизм, и он даже не еврей. Актриса ответила, что ей неоткуда переходить в иудаизм, так как она не религиозна. СН придумал требование перейти в иудаизм, потому что хотел расстаться легко и смешно. Но вышло не так: актриса разнервничалась и стала принимать успокоительные. СН сказал: «Многие женщины считают: чем больше психических отклонений, тем лучше, но нормального человека любое отклонение отвращает». СН сказал актрисе, что это конец: самый важный человек в его жизни — Катька, и он слишком хороший отец, чтобы вводить психопатку в жизнь своей дочери.

Я не сделала вид, что не помню, что между нами было: я же не псих, помню, с кем засыпала.

На Маратике мой розовый халат. Глаза закрыты, но я помню, что глаза у него, как у ребенка, удивленные и обиженные, словно он смотрит на мир чуть брезгливо и говорит: «И вот это — мне?..»

Я прекрасно помню, что между нами было. Маратик рассказывал, что его прапрадеда по маминой линии назвали в честь французского революционера, прадеда в честь прапрадеда, деда в честь прадеда: в семье по маминой линии все Мараты, кроме, разумеется, мамы.

Маратик не захотел спать на полу на диванных подушках (сказал, что у него и так болит спина от моих книг), и мы легли вдвоем на диван, просто упали от усталости. Я от усталости, а Маратик от усталости и от алкоголя, у него с собой была фляга с коньяком, когда они с таксистом возили книги, он все время выпивал. Мы легли на диван и стали петь. В чемодане был «Песенник» 1961 года, мы по нему пели.

Петь вдвоем по песеннику совсем другое дело, чем без песенника. Без песенника кто-то начинает и сразу «ой, я помню только первую строчку… давай ты», а второй не помнит вторую строчку, а помнит только припев.

У Маратика хороший слух, а у меня громкий голос. Мы лежали рядом, листали песенник и пели, Маратик дирижировал и толкал меня в бок, когда я пела слишком громко или врала мотив. У нас отлично получилось «Жил да был черный кот за углом» и «Хотят ли русские войны». Перед тем как заснуть, мы спели сами, без песенника, «Что тебе снится, крейсер „Аврора“, в час, когда утро встает над Невой».

Маратик сказал, что я неправильно пою эту песню, слишком жалостливо, как хор мальчиков, а надо петь жизнерадостно и цинично. Сказал, чтобы я представила, что я геолог, до Питера тысячи километров тайги, у меня там любимая, я верю, что она дождется, но если не дождется, то черт с ней. Мы еще раз, по-новому, спели «Что тебе снится, крейсер „Аврора“» и мгновенно заснули. Все-таки мы перетаскали несколько тысяч книг.

…Я наслаждалась мыслью, что я только что спала и сейчас еще засну… и тут раздался стук. Вот и случилось то, чего я так боялась: стучали в окно. В зале. Я замерла, притворилась перед собой, что стука не было. Но стук был.

Будить Маратика почему-то было страшнее, чем не будить. Делать вид, что никто не стучал, тоже было страшней, чем встать и посмотреть, кто стучит. Я переползла через Маратика, на негнущихся ногах подошла к окну в зале, встала в чемодан. Вернее, на стопку книг в чемодане. Я положила на стопку два больших синих тома «Саги о Форсайтах» и оказалась на уровне окна. Спросила: «Кто там?» Это было бескрайне глупо: я видела, кто там.

— Водка есть? — спросил человек неприятно алкоголического вида, и я поняла, что всё не так страшно.

Это не дементор, а просто старый бабки-Иркин клиент, ему нужна водка. За те полгода, что бабки Ирки нет, ее все забыли, а этот человек помнит хорошее, пришел и спрашивает: «Водка есть?»

Я показала знаками «нет», но он всё не уходил, тогда я открыла форточку и сказала в форточку: «Водки нет и больше не будет».

— А что есть? Пиво?

— Пива нет, и вина нет, и коньяка, и коктейлей нет. Я не продаю алкоголь, я просто здесь живу, — втолковывала я.

— Ничего не продаешь? Не ври. Я видел, как ты чемодан с помойки тащила. Алкоголя нет, а что есть?

— Чехов голубой и зеленый, Джек Лондон сиреневый, Майн