Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи

По щекам Анжелины катились крупные слезы. Это последняя ночь, которую она проведет со своим сыном. Она принялась баюкать малыша, напевая самую известную в Провансе кантилену на местном наречии.

Вся в слезах, охваченная бесконечной печалью, она дрожащим голосом повторяла куплеты:

Он поет, он поет,

Но не для меня,

А для моей милой,

Которая далеко от меня.

Склонитесь, горы,

Долины, возвысьтесь,

Пусть мои глаза смотрят туда,

Где моя любовь.

— Где моя любовь? — воскликнула Анжелина. — О, Гильем! Умоляю, возвращайся скорей! Если бы только я могла тебе написать, сообщить, что у тебя родился сын, красивый мальчик!

Собака, почувствовав беспокойство и печаль Анжелины, покинула свое место около огня и улеглась рядом с молодой женщиной. Присутствие животного придало Анжелине сил.

— Я теперь не одна! Ты со мной, славная собака, — сказала она. — И ты греешь меня своим теплом. Прошу тебя, побудь со мной!

* * *

Анжелина была готова. Она тщательно убрала пещеру, в которой ничто не напоминало о ее присутствии. Молодая мать даже закопала плаценту, а сверху положила несколько камней. Поклажу она завернула в покрывало, теперь служившее ей мешком. Исчезновение ослицы было серьезной проблемой.

«Я должна была приехать в Бьер на Мине, без всех этих вещей, которые рассчитывала спрятать в кустах. Если я приду пешком, это вызовет подозрение…» — думала Анжелина, спускаясь по тропинке.

Собака, видимо, решившая не разлучаться с ней, шла следом.

— Мне необходимо придумать какую-нибудь историю, — говорила Анжелина. — Я никогда в жизни не лгала, но это ложь во спасение, как говорит папа.

Огюстен Лубе тоже прибегал ко лжи, когда этого требовали обстоятельства. Если заказчик, пришедший за обувью, удивлялся высокой цене, сапожник поспешно говорил, что ошибся. Он не становился богаче, но люди ценили такое отношение.

Двигаясь как можно медленнее, чтобы отсрочить минуту расставания, Анжелина искала решение, которое позволило бы ей оставаться с сыном.

«А если я принесу малыша домой и скажу папе, что нашла его на обочине дороги… — думала Анжелина со слезами на глазах. — Нет, я не смогу удержаться и обязательно дам ему грудь, а это выдаст меня… Я могу пойти к родителям Гильема и сказать им правду. Они не посмеют отказаться от внука! Я буду умолять их, стоя на коленях, нанять меня в горничные, чтобы я могла видеть сыночка каждый день…»

Но от этой мысли Анжелину передернуло. Нет, у Лубе есть гордость!

«Да, у меня нет выбора. Я должна отдать своего малыша женщинам Сютра. Они заслуживают доверия. Мама часто так говорила».

После вчерашнего дождя выглянуло солнце. Небо очистилось от туч и теперь сияло голубизной. Буки, растущие в долине Ансену, окрасились в золотисто-пурпурные тона. Анжелина, в своей коричневой накидке, с розовыми от холода щеками и темно-золотыми волосами, хорошо вписывалась в эту осеннюю картину. Она, выпрямившись, шла вперед. На ее лице была отчаянная решимость.

И вдруг, уже почти спустившись с тропинки, Анжелина заметила ослицу, неподвижно стоящую около двух дубов. Бедное животное промокло насквозь, шкура была вся в грязи. Седло, с прикрепленными к нему корзинами, свисало сбоку. По всей видимости, ослица не была ранена.

— Мина! Как я рада! Готова спорить, что ты обратила волков в бегство. Но, боже мой, в каком ты состоянии!

Анжелина не знала, что делать: она не могла приехать в Бьер на такой грязной ослице. Тяжело вздохнув, женщина положила на землю свою поклажу, устроила сына поудобней и принялась чистить Мину. Собака обнюхала Анри и легла рядом.

— А ты славная собака! — воскликнула Анжелина. — Последи за малышом, я быстро.

Приведя Мину в порядок, Анжелина вновь пустилась в путь. Избавившись от поклажи, она почувствовала облегчение и не стала садиться на спину ослицы, предпочла идти пешком.

Едва Анжелина увидела колокольню Бьера, как дала сыну зарок:

— Мое дитя, моя любовь, сын мой, прости меня! Клянусь, я скоро вернусь и больше никогда не расстанусь с тобой.

Наконец показалось селение и мост через Арак. Река, вспухшая от частых дождей, бурлила. Волны перекатывались через каменистые уступы. Дно реки было усеяно галькой самых разных цветов: серой, желтой, белой…

— Вот мы и добрались, моя крошка, — тихо сказала Анжелина.

Она с грустью посмотрела на дома вокруг церкви. Липа, под которой стояла круглая деревянная скамья, широко раскинула свои голые ветви. Это дерево было посажено в 1848 году в честь отречения Луи-Филиппа от власти и провозглашения Второй Республики. Со стены спрыгнула кошка и юркнула в сарай рядом с домом владельца бакалейной лавки, в которой торговали также и табаком.

— Я здесь не была целый год, — сказала Анжелина.

Справа, напротив таверны, возвышалась мельница папаши Пикемаля.

— Держись! — сказала себе Анжелина с тяжелым сердцем. — Смотри, да это старый Рене де Жаке!

Ей навстречу шел сгорбленный чуть не до земли пожилой мужчина в засаленном берете, надвинутом на лоб. Он, приподняв палку, показал на собаку:

— Откуда появилась эта овчарка? — спросил он. — И кто ты такая?

— Вы меня не узнаете? Я дочь Адриены Лубе. Мои дед с бабкой, Бонзоны, были вашими соседями. А вы по-прежнему живете наверху, в Жаке?

Анжелина показала на хутор из четырех домов, раскинувшийся на высоте в тысячу метров. На плато всегда хозяйничал ветер. Особенно тяжело там жилось зимой.

— А, помню, — буркнул старик.

— Когда я была девочкой, по вечерам мы часто приходили к вам, мсье Рене, — уточнила Анжелина с ноткой грусти в голосе. — Мы приносили с собой стулья, и меня это забавляло. Мы чистили кукурузу для кур… Все пели…

— A-а… Это твоя собака?

Молодая женщина на мгновение заколебалась. На собаке не было ошейника, и, недолго думая, она энергично кивнула головой.

— А то мне нужна овчарка. Я уже говорил мэру: вчера вечером волки задрали мою овцу. У меня была собака, но сдохла.

— Мне очень жаль, — ответила Анжелина, прощаясь. — Удачи вам!

Ее позабавили выговор и грубоватые манеры старика. Благожелательная мадемуазель Жерсанда обучила ее хорошим манерам и литературным выражениям.

«Возможно, славная мадемуазель Жерсанда догадывалась о моих отношениях с Гильемом. Этим летом она слишком настойчиво повторяла, что я должна уметь вести себя в обществе. Если мне придется разговаривать с Лезажами, я не ударю в грязь лицом».

Малыш расплакался. Его плач был похож на мяуканье котенка. Анжелина приподняла накидку и поцеловала сына в лобик.

— Прошу, будь умницей! Скоро тебя покормят, Анри, — ласково приговаривала молодая мать, сворачивая на узкую улочку с серыми домами.