Зуб акулы - Отар Иванович Чиджавадзе

видно пожалев мальчика, бросилась на защиту. Отброшенная в сторону, она снова схватила за руку обезумевшего каменщика.

— Оставь! Ты убьёшь его! — закричала она. — У тебя ведь тоже есть дети!

— Они у меня из-под рук вырвали всю еду! — хрипел каменщик. Он оттолкнул женщину и вновь занёс кулак над головой Али.

Али зажмурился, но, к его удивлению, удара не последовало. Рука, державшая его за шею, разжалась, а сам противник стал медленно опускаться на землю.

— Довольно! — Женщина накинулась на Барека, стоящего с поднятым костылём, которым он только что ударил каменщика.

— А он хотел убить меня и его! — Барек показал на Али.

Маленькая фигурка прошла между спорящими и молча уселась на корточки около своего отца.

Уже почти рассвело. Сидящий на земле одноногий жалостливо просил вернуть ему костыль… Почему-то во все ноги улепётывал горбатый старичок.

— Посмотрите, как он его разукрасил, даже родная мать не узнает! — говорил женщине Барек, на всякий случай не выпускавший костыль из рук.

Женщина подошла к Али, но он отвернулся, не желая показывать ей лицо. Стоявшие в стороне Барек и Мукфи были удивлены, когда женщина вдруг обняла Али и Али, всегда такой храбрый, вдруг заплакал и прижался к ней, как маленький.

— Это моя мама! — повернул он к своим друзьям распухшее лицо. — Идите сюда.

Каменщик уже стоял, держась одной рукой за голову, а маленький сынишка пытался ему что-то объяснить, показывая пальцем в сторону дороги.

— Горбатый старик обокрал нас всех! Ха-ха-ха! — Сильный приступ кашля прервал смех каменщика. Он тяжело уселся около одноногого. — Ха-ха-ха! Обчистил всех, пока мы дрались, как собаки, над костью… Будь прокляты все люди, у которых есть чем прокормить своих детей!.. Ха-ха-ха! Мы дрались, а он… Ха-ха-ха!

— Пойдём, мама!.. Пойдёмте, Мукфи, Барек!

Али был счастлив. Теперь он мог плакать, когда мать спрашивала о Хусейне, и никто не смог бы догадаться, что он плачет совсем не потому, что избит. Узнав об уходе Хусейна в плавание, мать обрадовалась. Али сказал ей, что у него в поезде украли присланные Хусейном деньги, потому он и не приходил домой. Мать горько улыбнулась:

— Самое главное, чтобы вы были у меня живы-здоровы!

Перед глазами Али снова встал песчаный холмик на берегу моря, и он заплакал.

— Ничего, сынок, пройдёт! — успокаивала его мать. — Проклятый, вот зверь! — начала она ругать каменщика, но тут же добавила: — Ты знаешь, у него недавно умерла жена и он остался один с детьми!

Фатима и Брагим бросились обнимать Али, а потом, отойдя в сторону, удивлённо уставились на Мукфи и Барека. Барек начал строить им рожи. Он старался долго и всё-таки рассмешил детей.

Мать приготовила болтушку из муки. Все поели её с удовольствием.

Многое переменилось в жизни Али и его товарищей. На их выстиранных штанах и рубахах появились аккуратные заплаты. Ножницы в умелых материнских руках сделали своё дело: Али, Мукфи и Барек ходили аккуратно подстриженные и очень довольные собой. Но вопрос «что мы будем есть сегодня», как всегда, вставал перед ними с каждым рассветом и часто так и оставался нерешённым до поздней ночи. Тогда маленьким Фатиме и Брагиму на пустой желудок снился жирный бараний кускус[1]. Проснувшись, они просили у матери хлеба и, не получив его, долго и заунывно плакали.

Настоящая большая перемена произошла в жизни Барека. У бездомного сироты появился дом. Мать, помня, как он спас Али во время драки, или, может быть, потому, что он души не чаял в маленьких Фатиме и Брагиме, особенно ласково относилась к нему.

Семейная обстановка, в которую впервые за всю свою жизнь попал Барек, ошеломила его. Не зная, что такое ласка, он внезапно получил её. Это изменило даже внешность мальчика. Вместо маленького лица с беспокойно бегающими глазками хищного зверька у Барека оказалось до глупости добродушное худенькое личико всю жизнь голодавшего, обиженного судьбой и людьми ребёнка.

С удвоенной энергией рыскали три друга по, городу в поисках пропитания и, как всегда, под коней оказывались у берега моря — в рыбацкой гавани, в порту, куда заходили большие океанские пароходы, или где-нибудь у каменистого пустынного берега. Море притягивало их к себе. Ребята по гудкам распознавали, какой пароход заходит в порт — каботажный, грузовой, танкер или быстроходный океанский товаро-пассажирский лайнер, по сходням которого спускались так хорошо одетые мужчины и женщины, говорящие на всех языках мира, кроме арабского.

Туристы покупали у ловких, надоедливых продавцов изделия из тиснёной кожи, коврики, серые и коричневые чучела громадных ящериц, ручки, сделанные из игл дикобраза, сумки из змеиной кожи, кораллы и разные безделушки.

— Дураки эти туристы! — возмущался Барек. — Вместо того чтобы купить хлеба, жареной печёнки и так нажраться, чтобы дышать трудно было, они тратят деньги на такие глупости.

— Зато те, которые им продают, хорошо едят! — с горечью сказал Мукфи.

— Правильно! Мы тоже будем хорошо есть. Мой брат Хусейн… — Али запнулся, и у него слегка покраснели глаза. — Хусейн мне рассказывал, что за этой горой, там, где начинается другая каменистая гора, много больших зелёных ящериц. Они греются на солнце, и их, наверное, нетрудно ловить. Хотя Хусейн говорил, что от их укуса бывает заражение крови.

— А зелёные чучела, конечно, туристам больше понравятся! — деловито уклонился от опасной темы Мукфи.

— А я их буду так дорого продавать! — замечтался Барек.

— А теперь давай готовиться. Сачки у твоего дедушки есть? — обратился Али к Мукфи.

— Есть! — ответил Мукфи. — И он нас научит делать чучела!

На следующий день рано утром, когда солнце, словно огнём, зажгло вершину возвышающейся над Алжиром горы, ребята были уже за чертой города.

Впереди с большими рыбацкими сачками в руках шагали Али и Мукфи. Барек плёлся за ними, перекинув за спину перевязанное верёвками старое эмалированное ведро, куда они собирались сажать пойманных ящериц.

Впереди с большими рыбацкими сачками в руках шагали Али и Мукфи, Барек плёлся за ними.

Дорога перевалила через гору и, петляя среди оливковых деревьев, спустилась в большую долину. Вдали белел утопающий в зелени апельсиновых и гранатовых деревьев городок, а ещё дальше, у самого подножия горы, сквозь синеватый утренний туман едва виднелся другой.

— Буфарик и Блида, — сказал Али. — А нам надо в другую сторону.

Ребята свернули с дороги и стали спускаться напрямик, цепляясь за ветки оливковых деревьев с узкими, словно покрытыми серебром листьями и незрелыми плодами.

У подножия горы ребята свернули на широкую дорогу, которой не видно было конца. Кругом