Дикая энергия. Лана - Марина и Сергей Дяченко

Щепка тоненькая. Красный уголек пожирает сухие волокна, ползет по направлению к пальцам Длинного.

— У меня был огонь, — говорит он монотонно. — Огонь ушел! Золу не тронь!

И передает щепку Еве, которая сидит рядом. Ева осторожно сжимает пальцы:

— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!

И передает щепку мне. Завороженно глядя на уголек, я шепотом говорю:

— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!

И передаю щепку девушке слева, которую я впервые вижу. У нее хриплый простуженный голос:

— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!

Щепка движется по кругу. Кто-то быстро проговаривает слова, спеша избавиться от щепки, кто-то, наоборот, хочет подержать ее подольше. А огонек все ползет и ползет, подбирается к пальцам. Все труднее удерживать щепку в руках.

— У меня был огонь, — это опять Длинный. И, очень быстро проговорив вторую часть фразы, сует щепку Еве.

— У меня был огонь… — Она говорит медленно, несмотря на то, что уголь почти касается ее пальцев, сложенных щепоткой. — Огонь ушел… золу не тронь…

Она хочет, чтобы щепка догорела в ее руках. Но слова закончились, и по правилам затягивать нельзя.

Я получаю в руки крохотный огарок. Щепка трещит и сильно жжет.

— У меня был огонь, — начинаю я. — Огонь ушел… А-а-а!

Проклятый уголь так больно впивается в кожу, что я выпускаю прогоревшую щепку. Дую на пальцы. Все смеются.

— Ты проиграла, — говорит Длинный.

Сама знаю. Теперь, по правилам, я должна целоваться со всеми, кто сидит в кругу. Девчонки хихикают. Парни довольны, переглядываются, ухмыляются: и Длинный. И Фикус из корпуса «Б». И незнакомый крепыш с пухлыми щеками. И Игнат… вот уж кого видеть не желаю.

А раньше я никогда не проигрывала, когда мы играли в огарчик!

— Давай, — говорит Длинный. — Кто первый?

— Никто, — говорю я, не раздумывая. — Я не буду.

Длинный поднимает брови:

— Ты знаешь правила.

— Знаю!

Я отыскиваю на полу уголек — он еще светится, он горячий. Вытаскиваю из волос стальную заколку, подхватываю уголь, будто щипцами. Подношу уголь к лицу…

В последний момент спрашиваю себя: может, ну его? Перецелую их всех, ничего от меня не отвалится?

Прижимаю к губам то, что осталось от щепки. Очень важно не заорать. Меня окатывает потом, всю передергивает от боли. Я выпускаю уголь, он опять летит на пол.

Все молчат. Даже девчонки притихли. Ева смотрит с сочувствием. Игнат так разочарован, что становится смешно.

— Вот дикая, — говорит Длинный вполголоса. — Ну что, играем дальше?

Дальше играть никто не хочет. Ева предлагает рассказывать страшные истории.

Длинный задувает свечу. Теперь мы сидим в полной темноте, и это к лучшему: никто не видит, как на губах у меня вздувается волдырь.

Считаемся. Первой выпадает рассказывать хриплой девчонке слева от меня.

Она начинает нарочно глухим, заунывным голосом:

— Жила одна девочка. У нее в районе пропадали люди. То один пропадет, то другой… Но она об этом не задумывалась. Однажды после энергетического часа она познакомилась с парнем. У него были очень красивые глаза, а лицо повязано платком. И он этот платок никогда не снимал… Вот пошли они гулять. А парень и говорит: давай залезем на башню! Она и согласилась. Стали они подниматься на башню, дошли до пятидесятого этажа. Девочка говорит: я больше не могу. А парень: выше! Выше! Дошли они уже до сотого этажа, а девочка села и говорит: ну все, теперь точно не могу. А парень ей: прыгни вниз. Она: да ты что?! А парень: прыгни, прыгни! И снимает с лица платок…

Кто-то из девчонок негромко визжит.

— А рот у него, — продолжает рассказчица, — такой огромный и круглый, что видно череп изнутри. Девочка тогда поняла, что это за парень. Но она не растерялась — прыгнула в лифтовую шахту и зацепилась за противовес. Трос не был блокирован, противовес пошел вниз и опустил девочку до самой земли невредимой… И это не сказка, — вдруг закончила она совершенно нормальным, хотя все еще и простуженным голосом. — Это со мной было.

— Врешь, — вырывается у кого-то. Кажется, это Игнат.

— В старых башнях лифтовые тросы прогнили давно, — это Длинный.

— В некоторых прогнили. А в некоторых они железные.

Становится тихо. Если бы не дыхание — казалось бы, что комната пуста.

— Жизнеедов не бывает, — тихо говорит Ева. — Ну как это человек может питаться жизнью самоубийцы? Непрожитой жизнью? Как?

— А кто сказал, что они люди? — резонно возражает простуженная девчонка.

— У нас в блоке трое пропали неизвестно куда, — задумчиво говорит кто-то из парней. — За полгода — трое.

— Им просто энергии не хватило, — хмыкает Длинный. — Когда кого-то из знакомых штрафуют… или работу теряют, а запаски нет… Ты, что ли, знаешь об этом? Как-то не принято о таком трепаться.

— А мне говорили, — еле слышно шепчет Ева, — что пропавшие люди уходят на Завод.

Тишина. Возня. Сопение. Я толкаю Еву локтем в бок.

— Да, на Завод, — повторяет она упрямо. — И там полно энергии для всех. Никто не дрожит над своим пакетом. Там даже слова нет такого — «пакет». Просто энергия льется, как… как ветер. Или как вода, когда водопровод работает.

— Жизнееда я своими глазами видела, — говорит простуженная девушка. — А Завод… ты меня извини, но это все равно, что загробный мир. Есть он, нет его — мы все равно не сможем проверить.

На другой день мои губы уже не так болят. Пузырь лопнул. Я могу разговаривать.

Выспавшись как следует, за час до заката подхожу к проходной у подножия холма. Пиксели стекаются ручьями со всего города.

Переодеваюсь в раздевалке и вдруг вижу, что в шкафчике две пары наушников. Ошибка техников — новые положили, старые забыли забрать. Я невольно оглядываюсь: никто не видел? Никто. Все надевают робы.

Тогда я перепрятываю старые наушники — с полки кладу к себе в башмак. Если засекут — скажу, что случайно. В конце концов, из шкафчика-то они не выходили!

Надеваю новые наушники. Надеваю черные очки. Застегиваю липучку — сзади, напротив четвертого позвонка.

И отправляюсь на рабочее место.

Иду вверх, пока не добираюсь до отметки «401», и тогда сворачиваю налево. Пробираюсь по узкому проходу. У Евы пятьсот тринадцатое место, у меня — пятьсот двенадцатое, Ева всегда приходит раньше…

Но сегодня ее нет. Я так удивляюсь, что наступаю на край робы и чуть не падаю.

На пятьсот тринадцатом месте нет никого! Неужели она опоздает?!