Невеста Франкенштейна - Хилари Бэйли

— Ну вот, пропустил! Теперь твоя очередь, Джонатан, — сказал Хьюго. — Остался только ты и мой друг Виктор. Давай попросим сделать паузу на несколько минут, пока я вас познакомлю.

После чего Хьюго, подав сигнал капитану другой команды, подвел меня к компании, расположившейся на траве.

Я любил этого парня. Он отличный друг и по-настоящему счастливый человек. Собственно говоря, причин печалиться у него в жизни почти не было. Он вышел из хорошей семьи и получил в наследство поместье, приносившее большие доходы. В семье его все любили. Жена Люси, родившая ему двоих здоровеньких мальчуганов, была очаровательна. И все же, когда я шел за ним через лужайку, мне пришла в голову мысль, что есть натуры, которые, как бы прекрасно ни складывались обстоятельства их жизни, всегда могут найти причину, чтобы почувствовать себя несчастными, тогда как другие, и Хьюго был именно из их числа, способны даже в несчастье отыскать нечто утешительное.

Итак, мы подошли к небольшой компании. На раскладном стульчике сидела Люси, мальчики расположились у ее ног. Отец моего друга удобно устроился на стуле, специально для него принесенном. После того как мы обменялись приветствиями, Хьюго сказал:

— А теперь познакомься, пожалуйста, с моим другом Виктором Франкенштейном и его супругой Элизабет, которую все мы очень любим.

Так произошла моя первая встреча с Виктором Франкенштейном. Сначала я подошел к его жене, очень милой, замечательно одетой блондинке, сидевшей на раскладном стульчике с очень похожим на нее мальчиком примерно двух лет, который устроился у нее на коленях, а затем к Виктору, поднявшемуся, чтобы со мной поздороваться.

Передо мной стоял высокий, хорошо сложенный человек с темно-коричневыми волосами, овальным лицом, слегка загоревшим на солнце, и с большими карими глазами, живыми и отзывчивыми. Он улыбнулся, обнажив белые ровные зубы, и крепко и решительно пожал мне руку. На первый взгляд казалось, что боги сотворили его с улыбкой на устах; он производил впечатление человека достойного во всех отношениях. Позднее он показался мне серьезным и меланхоличным, ему слегка недоставало непринужденности и юмора, которые так высоко ценят англичане; однако этот недостаток его нисколько не портил.

Но в тот солнечный день, когда Хьюго вложил мне в руку биту и подвел к краю поля, а Виктор улыбнулся и заговорил со мной, я не заметил и следа этой присущей ему глубокой грусти.

— Вперед! Ваша очередь действовать, — сказал он, а затем добавил: — Поговорим позже. Я довольно много времени провел за границей, изучая языки. Хьюго говорил мне, что вы серьезно увлекаетесь этим предметом.

— Действительно, мне это очень интересно, — ответил я, и мы разошлись в разные стороны.

Есть читатели — и их не так уж мало, — которых может утомить подробное описание игры в крикет. Они заскучают от всех этих рассказов о том, как «мы стояли до последнего» или «шли стеной на стену», а потому я сразу перейду к результату: в этой игре наша команда потерпела поражение. Лихо закрученный мяч, посланный твердой рукой кузнеца, все-таки решил исход дела. Хьюго, направляясь вместе со мной к Франкенштейну, объяснил, что он вынужден был ввести Виктора в игру в последнюю очередь, дабы не обидеть местную публику, которая могла решить, что он намеренно привез талантливого иностранца, чтобы выиграть матч. Поначалу я довольно скептически отнесся к заявлению о талантах Франкенштейна, так как знал, что он не обучался игре в крикет с юных лет. Но, несмотря на это обстоятельство, оказалось, что Виктор являлся одной из тех одаренных натур, которые отличаются природной координацией и точностью удара, а потому способны блеснуть в любой игре, нуждаясь при этом лишь в небольшой тренировке. Высокий и подвижный, не выделявшийся особенно развитой мускулатурой, но крепкий и жилистый, он ловко управлялся с мячом.

Итак, предателю-кузнецу удалось-таки меня подловить, и мы, проигравшие, но не униженные, покинули поле. Солнце уже начало садиться, тень от старого дуба вытянулась, а женщины, почувствовав прохладу, накинули мантильи и шали. В этот час нам с Виктором удалось наконец уединиться для приятной беседы.

Долго не забуду я тот день — с каким же удовольствием я тогда играл! Никогда не забыть мне и ту тихую английскую деревеньку. Дневное веселье к вечеру подкрепилось бочонком пива, припасенным для игроков и зрителей, и лимонадом, приготовленным для дам и детей. Через некоторое время мы удалились и, оставив деревенских жителей веселиться, направились на обед в Олд-холл, смеясь и разговаривая по дороге.

После обеда мы устроились в гостиной, не закрывая двери на террасу. Очаровательная Элизабет Франкенштейн доставила нам огромное удовольствие, спев несколько прелестных песен, а Люси Фелтхэм совсем нас растрогала, исполнив «Ясеневую рощу»,[3]на что мужская половина не замедлила ответить мощным хором из «Оперы нищего».[4]После этого гости распрощались. Домочадцы отправились спать, а мы с Виктором пошли в библиотеку, где за стаканом вина проговорили до рассвета. Мы беседовали о науке и об интересовавшей нас обоих филологии. Сам Виктор семь лет провел среди индейских племен Америки и составил словарь, в котором попытался свести воедино их различные наречия. После этого в Бостоне он встретился со своей женой и уже вместе с ней обосновался в Англии.

Теперь, по прошествии многих лет, мне уже не просто в точности припомнить, что и как говорил тогда Виктор. Есть вещи, которые не так-то легко передать. Блеск и живость его ума меня поразили. Ему не приходилось напрягать память, чтобы вспоминать отдельные факты, и он с легкостью переходил от одного предмета к другому, придавая беседе логическую последовательность и стройность. Его манера говорить располагала: он с изумительной точностью подбирал слова; и голос у него был низкий и приятный. Когда поздней ночью или, вернее, ранним утром я все же отправился спать, воображение мое бурлило новыми идеями, подсказанными Виктором. Сколько же всего нового и интересного может сделать человек, если направит в нужное русло свои ум и волю! «Благословен встречавший тот рассвет, младой же был вдвойне благословенен».[5]И право, в то утро я был счастлив. Засыпая, я думал о том, какой замечательный был сегодня день. Сколько счастья уготовано нам на этой земле и за что? Этот воздух, и песни, и смех, и полет мысли! Подумать только, каким счастливым был тот день, что стал началом отсчета последовавшей за ним череды самых мрачных и ужасных дней моей жизни.

Бедный Виктор! Трудно поверить, что именно добродетели привели его к такому концу. Как кипела в нем энергия, сколь неустанен был его пытливый ум, неугомонен дух! А ведь это те качества, которые делают человека великим и приносят столько пользы тем, кто оказывается рядом с ним. Для Виктора же все кончилось полным крахом. Он был из тех, кто создает себе Бога сам, из тех, кто направляет фортуну, кто, разобравшись в любой ситуации, становится хозяином положения и заставляет людей действовать в соответствии со своими принципами и убеждениями. Он — наследник века предыдущего, когда из-за действий горячих голов пожар охватил сначала Францию, а затем и всю Европу, принеся с собой разрушение и хаос. Но ошибки тех горячих людей, что смолоду мчались очертя голову в самое пекло, пока не ломали лошадям шеи (или не сворачивали свои), — это долги и последующие тяжбы с кредиторами, это связи с падшими женщинами. Их ждало бесчестье и изгнание. Ошибки же Виктора не таковы. Его грех в его же собственной добродетели, перевернутой с ног на голову. Подняв знамя науки, он бросил вызов богам — и потерял все.