Главы для «Сромань-сам!» - Сергей Николаевич Огольцов

чтобы вступить в разрыв снаряда орудия бившего из-за горизонта по наводке корректировщиков на холмах или на самолётах-разведчиках (Советские ассы не препятствовали, будучи сбиты на тот момент в их допотопных летательных аппаратах).

Так это было, а не так, как обещала песня «Если завтра война, если завтра в поход…» Не получилось закидать шапками даже со всех задействованных в операции 640 000 солдат и офицеров, а 1 200 танков и лошади 7 кавалерийских дивизий не в счёт, они без головных уборов.

Да, ёрничаю, но это от боли. Была страна и я гордился ею, и счастлив был, что живу в такой великой, героической стране, которая познала много горя (20 миллионов погибших в одной только Великой Отечественной войне). Но почему?

С годами в образе моей любимой страны стали возникать прорехи откуда доносился мерзкий смрад. Всё чаще подкатывал проклятый вопрос: почему?

Почему меня учили восхищаться бандитами мародёрских продотрядов? Любить Павлика Морозова? Гордиться строем, что сжёг Комарова, прикончил Гагарина?

Ложью дыр не залатать, она их только преумножит. Теперь я знаю, что 20 миллионов не погибли от рук захватчиков, что цифра нагло подтасована — в неё приписаны 800 000 уморенных Ленинградским горисполкомом инсценировкой блокады города, где солдат было втрое больше, чем в Немецких и Финских подразделениях на подступах к Северной Столице и рационы «осаждённого» войска не уступали, а порой превосходили кормёжку нападавших.

Кольцо «блокады» не замкнулось никогда, 70 тыс. лошадей содержались в прилегающих районах ленинградской области (всю «блокаду» и ветеринары получали медали за сохранность поголовья), но не могли поделиться своей ежесуточной нормой овса с умирающими. Смертников не выпускали из «блокады». Высококалорийные копчёности распределялись между «привелигированным» гражданами, составлявшими большую половину 2-с-чем-то-миллионного города (рабочие нужных специальностей, партактив, т. п., чью доля трагичнее судьбы цивильных Немцев, которые знали о лагерях смерти, но не видели их воочию, а тут улицы усеяны замороженными до весны трупами и в городскую баню лучше не ходить, где почернелые скелеты трут свои обтянутые кожей кости).

Братские могилы Пискарёвского Кладбища стучат в моё, на слишком долгий срок обманутое сердца. И могилы остальных 200 тысяч умерших после прорыва и снятия «блокады», потому что у организма есть особые границы, которые паёк из 50 граммов муки (=125 гр. хлеба) переступает безвозвратно. Но к напрочь одураченным, околпаченным, оболваненным сердцам им не достучаться.

Почему потери Советских войск более, чем в два раза превосходили потери агрессора? Из-за двойной нагрузки. Советский воин наступал под пулемёты противника, отступал под пулемёты «своего» СМЕРШа. Мне не известна точная цифра, но знаю что наверняка м-и-л-л-и-о-н-ы казнены палачами СМЕРШа, посечены пулемётами заградотрядов… 20 миллионов павших? Повезло!.

С недавних пор, с тех когда ввели обратно моду на георгиевские ленточки, начали поговаривать о предателях на уровне генштаба Красной армии. Да херня всё это: не предатели, а дилетанты в генеральских погонах годные не выше кабинетной чехарды чиновных лизоблюдов, и на их руках тоже кровь героического народа.

Дыр слишком много и отовсюду слишком тяжкий дух, как и из той, на 15 кв. километрах, где вчерашние мальчишки идут, схватившись за руки, на убой и кричат «ура!»

Анестезия обречённых.

И, покидая трибуну, с которой только что изливался ядом гнусной, вражеской клеветы на всё, что дорого нам всем и свято до мозга костей, отбрасывая транс пафосности, стряхивая с ног котурны исступлённого оратора-в-пустоту, и приходя в себя, хочу, чисто для протокола и честной бухгалтерии, отметить, что, да, до 30 000 военнослужащих всё же вырвались из теснотищи тех 15 кв. км, с отрезком грунтовой дороги между Фёдоровкой и Крутояркой, прорвались на отдельных участках, там, где машины Германских пулемётов устали стучать — их и впрямь заклинило от столь безбожных перегрузок, а 75 000 полегли (из поминавшихся уже 280 000 трупов РККА с петлицами различных родов войск на гимнастёрках цвета хаки).

— С приехалом, Иван, занимай боевой пост.

Комвзвода растянулся на мягкой майской мураве по склону маленькой ложбинки. Порывистый ночной ветерок, сочувствуя, веял не от дороги с висящим над нею духом двудневной трупизны…

Переросшая уже за свою половину, луна в небе часто застилась чернотой облаков.

Иван присел рядом, сторожко вглядываясь в окружающую ночь.

— Расслабься, тёзка, сегодня гансы в разведку не пойдут и боевое охранение не снимут, мы для них так и так на ладони. Ты кино «Чапаев» сколько раз смотрел?

— Три… а може четыре.

— Оно и видно. А сколько ты, Иван, за всю свою молодую жизнь баб переебал?

— Ну… — вполне обыденный вопрос заставил парня замяться — с офицером же ж…

— Ну, баранки гну, — передразнил его младший лейтенант. — Вот и я, Иван, — мало.

Комвзвода приподнялся на локте и вдруг перешёл на жёсткие тона:

— А теперь скажи, красноармеец Жилин, вещмешок твой ыгде?

— Ну так… товарищ младший лейтенант… ну мы как в атаку, а потом от пулемётов побёгли, а по нас артобстрел… а следом юнкерсы бомбить…

— Понятно с вами, красноармеец. Выходит — нету вещмешка положенного по уставу быть неотступно при бойце Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которая она же РККА.

— Ну ага… выходит… — с удручённой честностью опустил голову Иван.

— Аац-тавить «ага»! И выходит НЗ с пайком неприкасаемым тоже потерял, пока туда-сюда драпал?

— Ага… Так точно, — кратко глянув туда, где угадывалось движение руки комвзвода, что назидательно похлопывала в темноте его, командирский, вещмешок, Иван вздохнул виновато и огорчённо.

— А и скажи-ка мне ещё, крестьянский боец Красной Армии: отчего в РККА повсеместным погонялом для комвзводов стало «ванька», а? Не знаешь? Врёшь! Отлично всё тебе известно, что сроком жизни комвзводу отмерян один календарный месяц. Каковое решение статистикой утверждено, пленарно. Такие вот дела, тёзка.

— Так мужики говорили, вы — Николай.

— Ты мужиков-то слушай, они много чего знают, но не всё. После наступления с-под Москвы, я уже вон насколько месяцев эту детскую кликуху пережил. И стал я теперича полноправный «Иван» и тебе, Ваня, тёзка. Хули толку, что по паспорту Николай Александрович? В полковники уж всё равно не выйти, так взводным и отойду, но не «ванькой». Тут мы с тобою, Иван, тёзками останемся… как по батюшке?

— Александрович.

— Ну ты ж ёж твою перевернёшь! И тут совпали! А кой тебе годик, парниша Иван?

— 19, в августе.

— Ну, а вот тут-то ты и соврал, Иван, день рождения твой завтра будет. Запомни и во всю оставшуюся жизнь отмечай чётко — 27-го мая.

— Ну вы скажите.

— Скажу, а и не только скажу, но и выпью. Где же кружка? Хотя чё эт