Главы для «Сромань-сам!» - Сергей Николаевич Огольцов

я красноармейца спрашиваю устав РККА не блюдущего? — Он послабил лямку своего вещмешка, раскрыл и пошарил в нём.

Рука вернулась с алюминиевым отсветом кружки, за которой последовала булькнувшая звуком жидкости фляга, совсем тёмная. Ночь сгустилась вокруг, но предметы в ней различались какой-то неясной прозрачностью своих объёмов.

Комвзвода поднял кружку повыше и, обернувшись к ней ухом, сосредоточенно отсчитывал «гульк! гульк!» исходившие через горлышко походного сосуда. На каком-то из гульков он прекратил переливание и протянул сколько влилось соседу на траве.

— Давай. Иван.

— Ну так…

— А ты старшим не перечь, Иван, не перечь. Я ж не только по званию, я и годами повыше. 21 мне завтра с утра стукнет.

По тому насколько горячо и крепко язык слипся с остальным всем во рту и в жевательных мышцах, Иван угадал, что жидкость — чистый спирт. Хотел было поперхнуться, но палящий огонь охватил гортань, отметая ненужности.

— Ну могёшь, — сказал Николай-Иван Александрович, заяснев улыбнутой фиксой белого булата, — ты закушуй, Ваня, закушуй. — Он шелестнул пакетом НЗ — вложить ржаной сухарь в ладонь собеседника.

Иван хрустко отгрызнул и стал выжидать покуда в обожжённый рот стекётся сколько-нить слюны, чтобы размякло. Сквозь слёзы в поднятых кверху глазах, он увидал как половинная луна прорвалась из-за облака.

Комвзвода, без подсчётов, вывернул в кружку всё, что оставалось. Заглянул сверху:

— Глаз — алмаз! В дополнение к абсолютному слуху! О, боги! Какой артист пропадает! — И выпил залпом.

Спирт успел уже развязать язык Ивана:

— Щурин говорил, у вас родители «бывшие»…

— А ты Щурина меньше слушай — родителей бывший не бывает, их ни выбрать нельзя, ни избавиться, тут даже 58-я не в помощь.

— Мужики говорят, при Щурине говорить нельзя.

— А ты, Иван, мужиков слушай, они навуходоносоров нутром чуют. Ну это на потом, а теперь давай отбой делать.

— Щурин придёт сменять же.

— Не боись, не придёт, знает, что утром под трибунал мне его отдать некому. Спи давай, Иван, у нас на завтра децимация наоборот назначена.

— А эт как бы чё, а?

— Децимация — это когда одного из десятка, а децимация наоборот — эт когда я уж не знаю как и сказать по-лю́дски…

Утром Ивана разбудил грохот артобстрела. Похмелья ни в одном глазу. Он вскочил и долговязо побежал за Романовым.

Что было потом, что за чем, он не знает, аж до самого вечера, когда уже сидел на земле в толпе военнопленных, без винтовки и без своей пилотки, которую тоже потерял в ходе дня.

От ихнего полка остались только он и Щурин, но тот не потерял пилотку, хоть и был ранен — осколок срезал ремешок часов, котлы Крынченко, на правой кисти до крови, но кость и сухожилия не повредил. Ещё утром. В 7.30.

А комвзвода не убило, он — вознёсся, когда схлынула волна юнкерсов, которые проутюжили вдоль переднего края без разбору, сверху не получается распознать вчерашних покойников от живых пока что.

В небе затихало гудение ушедших за грузом следующей ходки и комзвода встал. Во весь рост. Вскинул над своей головой в пилотке наган на ремешке и скомандовал всему полку, где из офицеров остался только он:

— Вперёд!

Он не крикнул «За Родину!», не крикнул «За Сталина!», он крикнул «Вперёд!» и — вознёсся высоким взрывом 150-миллиметрового, а в опавших потом комьях земли от него не было ни клочка. Ни от него, ни от нагана. Значит — вознёсся.

Ивана осыпало теми комьями и он вскочил, и побежал вперёд, налегке, без вещмешка, с одной только винтовкой…

Ивана никак не зацепила, но с виду он хуже всех в этой толпе сидящих, стонущих вокруг. Челюсть его отвешена и взгляд остановлен, а нижние веки не выдержали этот застылый, словно навеки, взгляд и — опали…

…ах, Ваня, что ты натворил сегодня?. не знаю… где ты пропадал весь день?. не знаю…

Вот так же, без пилотки, пройдёт он через пару дней в колонне из 240 000 военнопленных через неосвобождённый Харьков. Выпавший при их вступлении в город, мелкий снежок вскоре растаял, а тысячи всё шли и шли.

На тротуарах изредка попадались старушки с поджатыми губами в уже было спрятанных на лето пальто. В одном месте кинооператор в кожаном плаще жмурил глаз со своей треногой.

Конвоиров не было. Никто из пленников не попытался рвануть в побег. Куда? Так и шли одинаково всколыхивая одинаково обтрёпанные подола своих гимнастёрок, у многих расстёгнуты на груди, нарушая требования устава. Без поясных ремней с бляхами пряжек, которые приказано было побросать на кучи ещё два дня назад…

Ты легко опознаешь Ивана средь той плотной толпы на снимках в Интернете по его коротко обритой голове без пилотки и по тому, как он угрюмо не хочет смотреть в камеру.

Впрочем, пилотки там не слишком-то у всех, в отличие от хмурых черепов и наголо обритых взглядов, хотя, то есть, наоборот, наверное…

* * *

Пазлик #6: Постижение Живописания

Узость койки сдвигает два взмокшие тела плотно влипать друг в друга на простыне с матрасом отделяющими их от трескуче-зыбучей сетки в недавно утихшей комнате (типовой проект «пенала», 4,6 м х 2.5 м) студенческой общаги (проектная ёмкость 4 души).

Область взаимного прилипания пары кожных покровов — откровенно голых — образуя обильную испарину (скорее всего тоже взаимную), не вовлечена в постепенное формирование бесконечно тонкой корочки подсохшего пота поверх остальной наготы.

Койка (¼ всех инвентарных предметов данного наименования) стоит притиснувшись боком к стене, а решёткой головной боковины в правый угол от окна.

Его плечо вытарчивает за край сетки подавшейся под весом двух тел и одного матраса с мятой простынёй.

Он джентльмен и даму не теснит ни йотой больше, чем необходимо во избежание падения на пол «пенала», ненароком.

Справа от койки, на низкой тумбочке под подоконником длинного окна, настольная лампа, избоченясь, вздёрнула жерло своего жестяного рефлектора и изливает слепяще изуверский свет, как все те лампы со стола следователя, палачески направленные в лицо предполагаемого преступника, чтобы покаялся, сломился, и взял вину на себя. Колись, сука, а то хуже будет!.

Свет бьёт в ладонь его руки согнутой в локте для опирания на матрас, где-то промежду их сдвинуто-слипшихся тел.

Чётко очерченный контур тени от его, обёрнутой к его лицу, ладони отброшен на старые обои на стене. Засаленные, старые, бумажные, не «моющиеся» и несменяемые. Годами. Уже который президентский срок…

Светоносный предмет